Сон о принце - Эсфирь Серебрянская

– А что, ты считаешь, может прийти в голову, когда взрослый мужик торчком замирает глядя на малолетку, заливая слюной пол…

Симкино лицо резко сбросило цвет, приобретя бледно-зеленый оттенок:

– Это действительно так? – очень тихо переспросила она.

– Так, милочка, так, – проснувшаяся язвительность раскрасила мои интонации и потребовала добавить красочных эпитетов для злобной хлесткости, – у него при взгляде на тебя в мозгах такое бурление начинается, что штаны вспыхнуть могут. Как я могу пройти мимо, если ты как минимум под угрозой…

– Да, подожди ты с этим, – прервала меня детдомовка, – он действительно так на меня смотрит? Я ему взаправду нравлюсь?

– Тьфу ты!

– Леночка, милая, пожалуйста! Умоляю!.. Скажи…

И взгляд такой щенячье-просительный, резонирующий с запахом ее надежд. А у меня в ответ лишь одна мудрая мысль: «Ох и дура!.». Причем для меня самой оставалось загадкой, к кому из нас она относится.

– Пусть дура! – подхватила Симка… видимо мой цепенеющий мозг, не затрагивая сознание, вывалил свое содержимое в прямой эфир, – Только, скажи, а?.. Ну что хочешь, для тебя сделаю! Он действительно…

– Да хочет он тебя! – не выдержала я – и видит в тебе женщину, а не ребенка. И любит тебя именно как женщину. Он сам мне сказал.

Оглушительный визг чуть не порвал мои барабанные перепонки. Я оказалась сграбастана в тесные объятия. На одном дыхании у меня попросили за-все-за-все прощение, рассказали, какая я замечательная, и как меня любят, обслюнявили поцелуями обе щеки и нос, потом отпустили, снова сграбастали, потрясли и снова отпустили. Потом Симка как заправская гимнастка-акробатка прошлась колесом и, взвизгнув еще раз напоследок, скрылась в дверях клуба.

Пара случайных прохожих в легком обалдении смотрели ей вслед, и запах их удивления был подобен приятному ветерку, освежающему после Симкиного эмоционального пекла.

– Да идите вы… своей колеей! – высказалась я и, поправив сумку, пошла домой.

Так закончилось мое знакомство с Симкой, хромым Тимуром, да и вообще с единоборствами. Иногда, правда, наверно раз в месяц, Валерка устраивал мне тренировки, но ни в какие клубы я больше не ходила.

Спустя года три, я однажды в окно автобуса увидела Тимура Рустамовича с детской коляской и довольной улыбкой. Однако шевельнувшееся в душе любопытство было моментально придушенно страхом разрушительно влезть в чужую, явно налаженную жизнь.

Глава VIII

Несмотря на Симкин радостный визг, впечатление от встревания в личную жизнь тренера сказалось на мне довольно негативно. Началось все с поиска грани между «не лезь не свое дело» и «нельзя промолчать». Кончилось тем, что любой взгляд, а уж тем более вопрос в мою сторону воспринимался как гнусное вмешательство не только в личную жизнь, но и во внутреннее пространство. Правда, после промывки мозга устроенной паладином острота восприятия несколько притупилась. Хотя не исключено, что окружающие, привыкнув к моей кусачести, просто старались лишний раз не задевать… наверно, чтоб не воняло. В результате постепенно вокруг меня стала разрастаться пустота. В переносном, но все же неприятном смысле. Хотя в ней все же нашелся положительный момент, поскольку нагрузка на чуйность стала не в пример меньше. И все же порой становилось довольно обидно, что тебя все меньше замечают… Ну, кроме Валерки, конечно. Для остальных я вроде как стала одним из атрибутов будничной жизни. Особенно ярко чуйка рассказывала об этом при общении с соседками по квартирке.

Впрочем, была еще родня. Бабушка и дед, отогревавшие мне душу своей любовью, но ухитряющиеся в короткий срок загрузить уши матримониальными намеками-расспросами-переживаниями; мать, регулярно звонившая раз в неделю, чтоб рассказать какой у нее замечательный Вик; ну, и отец, любящий перед уходом с работы заскочить в компьютерный отдел, чтоб показать новые фото моей сводной сестры и описать в подробностях, какая она умничка-лапочка.

Один раз я, не выдержав, спросила его прямо в лоб:

– Пап, скажи честно, а зачем ты здесь?

– Э-э, – он с опаской вгляделся в мое лицо, но все же признался, – подружиться с тобой хочу.

– Хм… – я задумчиво оглядела родственника, – а ты не запоздал?

– Ну, лучше поздно, чем никогда, – улыбнулся он в ответ, однако в глазах, на мой взгляд, было гораздо больше сомнения, чем добродушия. Собственно как и в эмоциональном запахе.

– Да уж, со мной ты все время поздно… Как с зачатия началось, так все дальше и покатилось… – взгляд отца стал откровенно испуганным, – да не волнуйся! Я уже доросла до того, чтоб считать эту шутку смешной.

Отец заметно расслабился:

– А я уж собрался за шоколадкой бежать.

– Дешево как-то, – усмехнулась я.

– Ну, так вкусы почти не меняются, – он отзеркалил мне усмешку, – если что-то сработало тогда, то скорей всего сработает сейчас.

– Вкусы меняются, возможно не так часто, а вот обстоятельства… – я еще раз проанализировала запахи его эмоций, – восприятие окружающего мира тоже может резко измениться. Так что, пап, поясни-ка мне, зачем ты дружиться хочешь?

– Ну… – опустив глаза, он взглянул на ладонь, словно в ней пряталась шпаргалка, – …просто это неправильно. Мы самые близкие люди… в смысле по родству… И вроде, как это неправильно, что у нас нет каких-то дружеских взаимоотношений.

– Звучит, как будто ты прочитал инструкцию, как должно быть, а теперь стремишься подогнать под нее жизнь.

– Не утрируй, пожалуйста. Я на самом деле хотел бы стать тебе другом. Правда, не знаю как.

– Книжки советуют проявить интерес к интересам человека, – я невольно улыбнулась, прикидывая папино знание о моей жизни, – как у тебя с этим?

– Скромненько у меня с этим. Весьма скромненько,– с как бы веселым покаянием улыбнулся он в ответ,– поэтому пошел другим путем: увлечь человека своими интересами.

– Это какими? – с легким удивлением поинтересовалась я, – дочкой что ли?

– Ну, сейчас у меня как-то все мозги на нее завязаны, – признался он, – а разве тебе не интересно узнать про свою сестру?

– Пап, ты когда-нибудь про ревность слышал?

На отцовском лице изумление написалось просто аршинными буквами:

– Лен, неужели ты сможешь ревновать младенца?

– Легко! – заверила я его, – вот, к примеру… ты обо мне так, как о ней, кому-нибудь рассказывал?

Он погрустнел, но все же произнес ожидаемое:

– Нет, Лен…

– Понятно, – в моей душе… ничего не изменилось, поскольку другого ответа даже не предполагалось. Впрочем, была благодарность за честность.

Отец погрустнел еще больше:

– Не думаю, что действительно понимаешь…

Изображая сомнение-удивление, я картинно приподняла одну бровь, демонстрируя умение наработанное часовыми сидениями перед зеркалом в подростковом возрасте.

Папин тяжелый вздох прозвучал как «С головой в омут».

– Ты ведь знаешь, что мы с твоей мамой поженились, когда узнали, что