Браслет из города ацтеков - Екатерина Лесина

Тот, который находился по правую руку, назывался Уицилопочтли. Теперь я уже знаю, что это – бог войны и оттого облик его ужасен. Тогда же я, пораженный, разглядывал широкое лицо с огромным носом и массивное туловище, сплошь покрытое драгоценными камнями, золотом и жемчугом. Несколько золотых ужей опоясывали бога, а в руках он держал лук и стрелы. Наиболее ужасным показалось мне ожерелье Уицилопочтли, выполненное в виде человечьих голов и сердец, украшенное множеством синих камешков.

У алтаря стояла жаровня, где сжигали сердца индейцев, принесенных в жертву в тот же день. Их было трое, и по святилищу расползался едкий черный дым. И копоть покрывала прекрасные фрески на стенах храма.

В другой стороне, по левую руку мы рассмотрели находившегося там же гигантского идола высотой с Уицилопочтли, с носом, как у медведя. Глаза его ярко сверкали, сделанные из обсидиана, а к туловищу были прикреплены драгоценные камни. И жрец объяснил, что этот идол изображает брата Уицилопочтли, которого зовут Тескатлипока и который есть бог их преисподней.

Ему тоже приносили жертвы. И было их столь много, что весь пол был залит кровью, и даже на бойнях Кастилии не было такого зловония.

Затем тот же жрец повел нас в другую башенку, в которой имелось помещение, богато отделанное деревом, а в нем стоял идол получеловека-полуящерицы, весь покрытый драгоценными камнями. Но и тут все было залито кровью. Не выдержав зловония, мы выскочили наружу.

Еще нам показали огромный барабан, установленный между двумя башнями. Унылый звук его разносился на два легуа, и было похоже, что это грешники, запертые в преисподней, стонут. Тут же находилось и множество других вещей – большие и малые трубы, всякие жертвенные ножи из камня, множество обгорелых, сморщенных сердец индейцев. И всюду – кровь!

Молчали мы, не в силах произнести ни слова, лишь Кортес сумел сказать Мотекосуме:

– О Великий Мотекосума, не понимаю, как ты, столь славный и мудрый правитель, не убедился до сих пор, что все эти идолы – злые духи, именуемые детьми дьявола. Чтобы убедить тебя в этом, разрешите на вершине этой башенки водрузить крест, а в ее помещении, где находятся ваши Уицилопочтли и Тескатлипока, поместить изображение Девы Марии. Увидишь сам, сколь милосердна и прекрасна она и сколь ужасны ваши идолы.

Но Мотекосума ответил очень немилостиво:

– Сеньор Малинче! Если бы я знал, что ты будешь поносить моих богов, я никогда бы не показал их тебе. Для нас они – добрые боги. От них идет жизнь и смерть, удача и урожай, а посему мы им поклоняемся, приносим жертвы.

Тлауликоли, которому я рассказал все, увиденное мной тогда, лишь повторил слова императора. И это было выше моего понимания. Как можно преклонять колени пред чудовищами? Как можно приносить им в жертвы людей? И как можно самому при том оставаться человеком?

– Ты сам ответил мне, что богу необходимо отдать причитающееся, – сказал Тлауликоли, напоминая пересказанную ему притчу о динарии кесаря. – И вы отдаете вашему богу души, мы же отдаем жизнь, чтобы они вернули эту жизнь. Наша кровь поит солнце, и оттого солнце продолжает движенье по небосводу, а мир греется в лучах его. И звери живут в лесах, а люди в городах. Ты восторгался богатствами Теночтитлана и великолепием его, но разум, чтобы построить этот город, нам дали боги. И силы. И камень. И воду. И землю. И все семена, которые в этой земле есть.

Он был сердит и ушел, как я полагал, надолго. Однако вскоре Тлауликоли вернулся, и с ним были двое молодых мужчин. Они принесли еды и питья, а еще расстелили свежие циновки, чтобы мы с Ягуаром могли сесть. Когда же воины ушли, Тлауликоли продолжил прерванный мной рассказ.

…Ицкоатль привел меня к тайным дверям храма и произнес слово, по которому жрец пропустил нас внутрь. Признаться, в тот миг я испытывал страх, но доверял моему учителю.

За дверью обнаружился коридор, освещенный весьма скудно, и новый жрец, в одеяниях просторных и измаранных кровью, велел нам следовать за ним. Он вывел в огромный зал, пустой, если не считать плоского камня. Но стены зала украшали картины, выполненные весьма и весьма умело. Они изображали войны и победы, а также принесение жертв Тескатлипоке.

Однако меня удивило отнюдь не это, но то, что у воинов на всех картинах были головы ягуаров.

И тут тяжкий гул разнесся по залу, а стены раздвинулись, пропуская существ, которые показались мне невиданными. Вспыхнуло пламя на камне, освещая стены и потолок, по которым неслись не то звери, не то люди.

Они же окружили нас. И только когда подошли совсем близко, то увидел я, что это все-таки люди. Сходство с чудовищами им придавали шкуры ягуаров, выделанные весьма умело. Морды зверей возлежали на головах и крепились обручами, как и длинные лапы, превращенные в подобие рукавов. Глаза зверей были сделаны из желтого камня, который привозят с моря, а клыки и когти – из обсидиана.

Воины были равны и статью, и облачением, и лишь когда один выступил вперед, я увидел, что руки его обхватывают широкие браслеты.

– Ицкоатль, – сказал он. – Ты снова пришел.

– Я привел тебе нового воина, Чимальпопока, – ответил мой учитель. – Он юн, но уже отмечен богами.

– Тебе ли судить о том, чего хотят боги?

Я думал, что Ицкоатль разгневается на подобную дерзость, ибо кем бы ни был говоривший, ему следовало бы оставаться учтивым. Однако же Ицкоатль поклонился до самой земли и мягко произнес:

– Я понимаю твой гнев, Гремящий щит, и прошу извинить меня за то, что я нарушил данное единожды слово. В твоей воле потребовать любую цену, хоть бы и жизнь мою, однако молю выслушать меня. Ибо этот юноша – истинный Ягуар, чему было дано подтверждение.

– И я, и братья слушаем тебя.

Голос говорившего по-прежнему был холоден, а я испугался, что из-за меня, ничтожного, Ицкоатль погибнет. Ведь история, случившаяся столь давно, уже успела поблекнуть. Теперь все это казалось если не вымыслом, то чудесным сном. А сны, как я говорил, приходили ко мне всегда.

Но когда Ицкоатль заговорил, все вновь воскресло в памяти. Как будто наяву увидел я себя, беспомощного и израненного. Кровь напоила землю, и земля пригасила жар тела. Дождь лился в раскрытые губы мои, воскрешая и придавая силы. И желтоглазый зверь терпеливо умывал беззащитного человека.

– Так ли это было? – обратился ко мне воин, когда Ицкоатль замолк.

– Так было.

– Сними одежду.

Я подчинился и остался недвижим, когда двое людей из свиты Гремящего щита приблизились и принялись пристально изучать шрамы. Удовлетворившись осмотром, они отошли и подали предводителю тайный знак, он же кивнул и обратился к Ицкоатлю.

– Ты правильно сделал, что пришел сюда. Чего ты хочешь взамен?

– Будь добр к этому мальчику, – ответил Ицкоатль. – Мои сны говорят, что все в мире переменится. Уходят ягуары, и умирает Теночтитлан. Кровь льется по улицам его, но не во славу богов. Они сами тонут в этой крови…

Воины зашумели, но Гремящий щит поднял руку, приказывая замолчать.

– Ты видишь это?

– Да. Я молю, чтобы мои глаза потеряли способность видеть, но раз за разом… смерть придет в наши дома. И будет она такова, что я не нахожу слов, годных для описания. Люди и боги сразятся, и одни одолеют других, но не храбростью, а ложью.

Теперь я понимаю, что желал сказать мой учитель, передавая меня в руки учителя иного. Он говорил о вас, пришедших с другого края моря. Он первый увидел, сколь лживы белые паруса, пусть даже вы не мыслили еще о том, чтобы ловить ими ветер.

Тот разговор продолжился, поскольку Гремящий щит, став любезным, пригласил Ицкоатля разделить трапезу и остановиться в доме Ягуара. И Обсидиановый змей принял приглашение.

Много позже узнал я, что эти два воина были близки, точно братья, однако и братьям случалось разделяться. Мне так и не удалось узнать истинную причину ссоры, однако я видел, что Чимальпопока сожалеет о прошлом. Однажды он обмолвился, что боги ниспослали его брату испытание, каковое тот выдержал. Но испытание, чем бы оно ни было, сломило дух воина. Гремящий щит не стал чинить препятствий, когда Ицкоатль возжелал покинуть дом Ягуара. Единственно, ему было запрещено возвращаться, и Обсидиановый змей держал данное слово.

В доме Ягуара я и провел многие годы, и Чимальпопока учил меня всему, что знал сам. Не скажу, что время то было для меня легким, часто бывало так, что, обессиленный, лежал я и клял тот час, когда вздумалось мне стать воином, а Ицкоатлю – привести меня в дом Ягуара. И когда становилось совсем тяжко, во снах моих появлялся ягуар, тот самый, что некогда спас меня. Он подходил, ложился рядом и вылизывал свежие раны, а поутру случалось так, что боль проходила. Тело же впитывало знание, подобно тому как земля впитывает благодатную влагу. И отвечало, рождая не маис, но умения.