Помни Рубена - Монго Бети

— Что у вас там случилось? Не нужно ли чем помочь?

— Нет, нет, благодарю вас, не беспокойтесь. Я и сам управлюсь, спасибо. Это же большие дети: стоит только посмотреть на них построже — и все будет в порядке.

Надо думать, однако, что подобный метод воздействия не всегда оказывался достаточно эффективным: в иные, особенно упрямые деревни господин Альбер заявлялся не иначе как в сопровождении целого взвода сарингала во главе с сержантом колониальных войск. Но присутствие солдат почти не меняло положения дел и даже не особенно подливало масла в огонь. Едва они успевали врыть первый колышек, как подкатывал грузовик с колейцами, и оба лагеря начинали свирепо посматривать друг на друга, кроме, разумеется, господина Альбера, сохранявшего свой обычный насмешливо-вкрадчивый вид. В таких случаях слово брал какой-нибудь философски настроенный колеец, успокаивавший крестьян:

— Да плюньте вы на это дело! Подождите до темноты, когда уберутся эти подонки, а потом преспокойно выдерните их деревяшку. Не будут же они здесь ночевать!

— Нет, тут зевать не приходится, — рассудительно возражали ему упрямые и суеверные крестьяне. — Зевать нам никак нельзя. Нужно выдернуть этот проклятый кол, пока они здесь. Потом поздно будет.

— Почему это поздно?

— А потому! — кратко и загадочно отвечали деревенские мудрецы.

Если же поблизости оказывалась машина негреца, ее владелец кричал Бугаю и старому сержанту:

— Эй, ребята, поосторожней! Как бы эго все не окончилось чем-нибудь серьезным!

— Подумаешь! — пыжился Бугай, стараясь успокоить своего чересчур впечатлительного земляка. — Подумаешь! Да это же всего-навсего большие дети…

— Такие детки хороши в клетке, — ворчал старый сержант, прикладываясь к фляге с водкой…

Впоследствии, став опытным коммерсантом, Мор-Замба облагодетельствовал Экумдум, организовав свою собственную систему снабжения жителей, позволявшую нам приобретать предметы первой необходимости по весьма сходным ценам и послужившую для нас неиссякаемым источником размышлений над основами экономики. Тот же Мор-Замба любил поверять нам, к каким чудесам изворотливости и пронырливости приходилось прибегать его прежнему хозяину, да и остальным колейским торговцам, этим париям колониального делового мира, которым доставались только крохи со стола белых воротил. В той узкой сфере, где волею судьбы вынужден был действовать Робер, он, по словам Мор-Замбы, подчас проявлял задатки подлинного гения. Истина эта казалась Мор-Замбе особенно неоспоримой, когда он вспоминал о том, как проходила первая кампания по закупке какао, в которой ему довелось участвовать под началом этого своеобразного человека.

Прежде всего, пустив в ход свой немалый жизненный опыт, Робер сумел привлечь к этому делу в качестве скупщика какао некоего Ниаркоса, белого коммерсанта, к услугам которого никогда не прибегал ни один уважающий себя черный колеец. Этот Ниаркос был старым скрягой, приехавшим в Африку на склоне лет по приглашению своего родственника, давно уже обосновавшегося у нас, который расписал ему колонию как настоящий рай для ловкого торговца. С грехом пополам объясняясь на пиджин, не зная ни слова ни по-французски, ни на банту, не доверяя никому, он неотступно стоял над душой своих черных служащих, придирчиво проверяя все их сделки, все операции, все отчеты. Презираемый африканцами, которые считали его слишком мелочным, Ниаркос с его самонадеянностью не внушал своим белым собратьям ничего, кроме жалости: больно многого он хочет, такому скупердяю в Африке долго не продержаться. Мор-Замба объяснил нам, что вопреки тому, что кажется на первый взгляд, всякий порядочный негрец не столько стремится накопить как можно больше, сколько старается сберечь здоровье, чтобы на склоне дней пожить в свое удовольствие в Европе — так истинный гурман, попав на пир, не спешит кое-как набить желудок, а приберегает место для десерта.

Издавна связанный с Фульбером, с самого начала работавшим шофером у Ниаркоса, Робер долго изнывал от скуки, выслушивая подробные рассказы своего друга о причудах этого странного человечка с оливковым цветом лица и медоточивым голосом, он был просто поражен, узнав, что под маской этого безобидного крохобора с Балкан скрывается настоящий денежный мешок: оказалось, что Ниаркос располагает достаточными капиталами, чтобы закупать, перевозить и даже хранить на складах сколько угодно какао, не прибегая для этого ни к каким кредитам в банке.

Чуть позже Робер проведал, что в этом году, несмотря на преклонный возраст, Ниаркос решил расширить свои торговые операции и с этой целью купил второй грузовик, который, так же как и первый, должен был служить главным образом для перевозки какао. Пронюхал он и о том, что маленький грек, отказавшись наконец от единоличной проверки всех текущих дел, задумал на все время сбора урожая, то есть с ноября по январь, обосноваться в Эфулане, находившемся в ста пятидесяти километрах южнее Фор-Негра, и уже оттуда, как с командного пункта, руководить закупкой продукции в деревнях. Постепенно план действий как бы сам собой сложился в голове Робера. Мало того, что Фульбер не будет теперь скован присутствием хозяина, всегда сидевшего рядом с ним в грузовике, не давая возможности зашибить лишнюю монету на перевозке случайно подвернувшихся пассажиров или груза, как это принято везде, но помимо этого во время обычной неразберихи, неизбежной в этот период интенсивной кампании по закупке какао, грузовик Фульбера будет чаще всего возвращаться из Фор-Негра порожняком. Таким образом, Робер мог по крайней мере три месяца не ломать голову над проблемой, которая мучила всех колейцев, не имевших машин, — над проблемой транспорта. И чтобы лучше воспользоваться неожиданной удачей, он в первые же три недели уборочной кампании, когда она еще не достигла полного размаха, ухитрился с помощью своего сообщника переправить в Эфулан товары и сложить их в наскоро оборудованном помещении, так что у него скопились там запасы, которых хватило бы на многие месяцы. Что бы дальше ни случилось, теперь он мог быть уверен, что товары для сделок на весь будущий год будут у него, гак сказать, всегда под рукой.

А сделавшись постоянным компаньоном Ниаркоса, он и вовсе обнаглел. Отправляясь из Эфулана по окрестным деревням, где, помимо обычных ярмарок, раз в неделю или дважды в месяц теперь устраивались еще дополнительные базары, грек пользовался то грузовиком Фульбера, то другой своей машиной. Если он садился рядом с Фульбером, Робер, не раздумывая, тоже забирался в кабину, и Ниаркосу волей-неволей приходилось потесниться, прижаться к шоферу, чтобы дать место Роберу, своему законному компаньону. Мало того, в подобных случаях Робер без тени смущения сажал в кузов своих людей, среди которых был теперь и Мор-Замба, и грузил собственную поклажу; если же греку приходило в голову осведомиться, что это такое, он со снисходительно-скучающим видом объяснял, что ни он сам, ни его глубокоуважаемый хозяин никак не могут обойтись без этих людей и этого груза. Он делал с Ниаркосом что хотел: то смешил его до слез, точно ребенка, то вертел им, как волчком; ему случалось вытянуть у грека бешеные деньги за сущую безделицу — единственно для того, чтобы лишний раз испытать свою власть над ним.

Едва они добирались до местечка, где открывался базар, как Робер со своими подручными словно сквозь землю проваливался. Спустя несколько минут его парни уже стояли у прилавков, наскоро сложенных из пустых ящиков и заваленных товарами, появившимися на них словно по мановению волшебной палочки, а Робер возвращался к Ниаркосу с видом человека, который отошел на секунду, чтобы пропустить стаканчик вместе с другом детства. И как бы во искупление этой невинной слабости, тотчас принимался хлопотать, выказывая такое рвение, что Ниаркос только хлопал глазами да млел от немого восторга.

— В таких делах, — не уставах повторять Мор-Замба, — Робер был действительно неподражаем. Никогда не забыть мне одну сцену во время закупки какао, мое, так сказать, боевое крещение. Понимаю, это никуда не годится — петь дифирамбы мошеннику. Но что поделать — не могу без восхищения вспомнить, каким был тогда Робер. Чего стоили одни только его замыслы, даже если их и не удавалось осуществить!

Это происходило в самом Эфулане. Среди многочисленных распоряжений, навязанных нам колониальными властями, было одно странное и совершенно бессмысленное — возможно, оно осталось в силе и теперь, при не менее бессмысленном режиме Баба Туры Пьянчуги, — запрещавшее продажу какао в черте города до восьми часов утра. А надо вам сказать, что Эфулан считался поселком городского типа, хотя обычно белые там не жили. С другой стороны, крестьяне, которым часто приходилось добираться на базар из дальних деревень или хотелось вернуться домой пораньше, чтобы не шагать обратно в полуденную жару, появлялись в городе на рассвете и, случалось, просиживали в ожидании целыми часами, в то время как рыночные зазывалы обрушивали на них неистовые потоки своего неистощимого красноречия.