Византийская тьма - Александр Говоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Где это тебя? — спросил он, отпуская ногу.
— В небе! — уже весело сказала она, показывая в улыбке черные от сластей зубы. — Среди звезд!
«Ах, так ты и есть танцовщица по канату, — стал догадываться Денис. — Это в тебя, значит, выстрелила коварная Маруха! Сейчас станет пришпиливаться к нему. Хватит ли всего кошелька дворцового ведомства?»
Но она просто спросила, как его зовут.
— Денис.
— Какое звонкое имя! Как звук трубы!
— Спасибо за комплимент. А тебя?
— Астрон.
— Звезда? Тоже красиво. Но это, вероятно, сценический псевдоним. А как твое христианское имя?
Денис смотрел на ее нестандартное лицо с тонким носиком и почти сросшимися черными бровями. Неподвижные глаза состояли из одних зрачков и там возникало и копилось доверие.
— Зови меня Токи, то есть Теотоки. Но это только для тебя, молю, никому не разбалтывай! Это имя никто не должен знать.
— Барышня! — вдруг раздался за их спинами властный бас хозяина заведения. — Если уж ты без платка сидишь, как условлено, плати-ка царский налог!
Они и не заметили, как в пылу врачебного осмотра платок сполз на плечи Теотоки. Денис стал вынимать из-за пазухи всемогущую золоту цепь таксиарха. Малхаз слегка поклонился этой цепи, он сказал жалобно:
— Я бы, господин, к вам и не приставал… Но сборщики налогов, они с меня кожу снимут!
Денис спросил, сколько этого налога платить, и, раскрыв ведомственный кошелек, рассчитался.
— Боже, какой стыд! — Теотоки даже закрыла глаза ладонью.
— А нельзя ли отсюда перебраться в другое место? — поинтересовался Денис.
Гордый Малхаз отошел от них, колыхая жирной спиной и заявляя в пространство, что он ведь и любого офицера может выкинуть отсюда… Споры за столами достигли апогея. Кто-то запустил кружкой в политического противника, его стали усмирять, топот плебейских сапог сотрясал фускарию.
— Где ты живешь? — спросила Теотоки. Где он живет? А вот об этом он до сих пор не задумывался. Где-то живет.
И вдруг он увидел вновь людей, с которыми никак не хотел бы встречаться. Между столиками проходили, заглядывая в лица сидящих, одноглазый пират Маврозум в роскошном тюрбане, с ним его приспешники и неразлучный Костаки, целеустремленный, как лисенок.
— О! — забеспокоилась Теотоки. — От них бы мне подальше!
Короче говоря, они оба хотели бы скрыться отсюда, но было поздно. Маврозум решительно к ним продвигался, даже заглядывал бесцеремонно под платки целующихся парочек.
— Оплошал ты, Костаки! — продолжал он пилить своего адъютанта. — И напрасно твой учитель Сикидит хвалил тебя, как самого расторопного, зря.
Тогда Теотоки кинулась к Денису, почти села к нему на колени и накрылась с ним своим платком.
— И тут парочка! — воскликнул Маврозум. Но приподнимать платок у них не стал, потому что усмотрел на тунике Дениса пурпуровую полосу магистра.
Они ушли, пересекли обратно пространство фускарии. Малхаз почтительно раскланялся с ними. Поднялись наружу по ступенькам — Маврозум, зло блистая острым глазом, за ним хищные приспешники и веснушчатый Костаки.
А Денису и Теотоки не хотелось выбираться из-под платка. Удивительно нежно она обняла его за шею — никто в жизни его так еще не обнимал! — и прижалась к нему лбом. Денис видел ее серьгу — модную, в виде большого кольца из конского волоса, и край глаза, подрагивающий от волнения.
Пахло лавандой, теплым запахом женской кожи, бедный Денис совсем оцепенел. И вдруг, теряя разум, положил руку ей на грудь. Под шелковым платьем ощутил упругость и мягкость одновременно.
— Не надо, — еле слышно сказала Теотоки и прижалась к нему. — Слышишь? Не надо!
Так они сидели под платком неизвестно сколько, и вдруг Теотоки спросила:
— А ты не тот, который пришел из Львиной ямы и исцелил самодержца?
— А откуда ты догадалась об этом?
— Не знаю, ах, не знаю! Но я ждала тебя всю жизнь! Хоть мне и сулила матерь наша в цирке Фамарь, она же гадалка, ты знаешь? Что я не выйду замуж за любимого человека!
Сняла платок, взялась поправлять ресницы из туалетной коробочки, а Денис оглядывался, не было ли какого-нибудь скандала. Но спорщики прасины с венетами выбежали на улицу и в фускарии воцарилась пристойность.
— Такова судьба всех римлянок, — обреченно сказала она.
8
Выбрались наружу через кухонную дверь, почти ощупью шли по переулку, в котором не светило ничего, кроме небесных звезд, и попали на ярко освещенный проспект.
Теотоки замотала платком голову, как это делают агарянки, только глаза блестели. Положив руку на плечо Дениса, она опиралась на него при ходьбе. Можно было подумать — гуляет себе парочка.
Освещенная масляными лампами улица поднималась к Августеону — центру столицы. По ее торцовой мостовой стучало множество каблуков. Вверх от пристани гурьбою шли матросы в соломенных шляпах, вереницами портовые грузчики в фартуках, толпою расторговавшиеся разносчики с пустыми лотками.
А навстречу валили к морю с песнями и звоном струн гуляющие, главным образом иностранцы. Девушки веселые, со смело распущенными волосами, музыканты, певицы, наемные факелоносцы.
Теотоки уговорилась с Денисом, что он ее переведет через Августеон, где за Святой Софией улочка Сфоракия, а там ее дом. Терзалась, что хромает, причиняет ему неудобство.
— Молчи, молчи, — подбадривал ее Денис.
— И как это все получилось? Я уже была на конечной площадке, вдруг эта стрела… Вообще-то это не иначе чья-то подлость!
— Шагай, шагай!
— Ведь я могла бы заказать экипаж или носилки. А я заставляю тебя.
— Ты не заставляешь, я добровольно.
Они вышли на угол улицы, и перед ними открылась панорама Августеона с могучим, как гора, куполом Святой Софии. Посреди огромной площади высился довольно угрюмый портик, в котором, по преданию, Константин положил камень в основание столицы. В ночной тьме чудились фасады ведомств и колоннады дворцов.
А площадь была залита светом, и это удивило Дениса, ведь Византия, конечно, не знала ни газа, ни электричества. Но каждая лавка и каждый подъезд обязан был вечером выставлять по нескольку огней — масляные плошки, светильники, вроде чайничков, просто свечи, горевшие в фонариках из пергамента. Прототип нашей иллюминации. На благословенном юге какие же ветры? И тысячи огоньков слабо мерцали от движения воздуха, и картина была феерической.
— Ты ведь чужеземец? — спросила Теотоки. — Я сразу догадалась. Признай — какой у нас город… Красота!
Денис признал, что красота. Перед ними, по так называемой Золотой Площадке, взад и вперед двигалась расфранченная толпа. «Это у них Бродвей, — подумал Денис. — Или Невский».
В этом сезоне столичная молодежь, которая везде и всегда готова эпатировать публику, пользуясь к тому же и некоторым ослаблением надзора во время болезни Мануила, на Золотую Площадку выносила наряды из Венеции. То ли именно потому, что с Венецией был разрыв отношений у мануиловского правительства, то ли потому, что на фоне балахонообразных скарамангиев, расшитых шелком и парчой, итальянские легкие трико и распашонки выглядели революционно. Многие из торговцев обогатились, ввозя с Запада новые моды.
Отличился прыщавый Мисси Ангелочек, который расхаживал в обтягивающем ляжки трико, плащике до пояса и огромной шляпе с пером. Завидев его, Теотоки отвернулась:
— Этого я тоже не хотела бы видеть… Видишь, как много, оказывается, у меня знакомых.
Денис вывел ее на угол улицы Зевксиппа, где были фешенебельные бани и дорогие гостиницы. Теотоки пожелала отдохнуть. Там стоял каменный куб из черного нефрита в человеческий рост — измерительный знак, миллиарий, отсюда начинались все дороги в Римской империи. Бесцеремонная молодежь забиралась на него со своими подружками, грызла орехи, свистела в четыре пальца. Денис одним махом подсадил туда Теотоки.
— Да ты силач! — восхитилась она.
Денис даже купил у назойливо жужжавшего лоточника сладкие финики и галантно ей преподнес. Сам подумал: будто где-нибудь на танцплощадке в Парке культуры.
— Как ты странно говоришь, — сказала она. — Физорг, прототип, амфитеатр. Слова вроде бы наши и не наши. Теперь у нас много живет славян, франков… Но ты не болгарин, не далмат по выговору. Откуда ты прибыл? Может быть, ты русский, русич? Тавроскиф — как пишут историки?
— Может быть, — смеялся Денис. Толпа притиснула его к миллиарию, он взял в обе ладони ступню Теотоки, чтобы уберечь ее в случае чего, а сама Теотоки весело перебирала его светлые волнистые волосы.
Со стороны главной улицы — Срединной Месы раздался дикий крик сотни глоток. Неугомонные венеты, которые никак не могли смириться с победой Антиппы и отстранением от власти протосеваста Алексея, кого-то там лупили и жучили на перекрестке. Спешили сикофанты с ореховыми палками, грохоча, прокатилась деревянная клетка, чтобы сажать провинившихся.