Я человек эпохи Миннезанга: Стихотворения - Александр Големба
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ПОРТ-САИД
Журавли улетят в Порт-Саид,жить на юге положено птице,ну, а мне, как всегда, предстоитпровести эту зиму в столице,покоряясь простой судьбе,проплутать по Москве огромной.Ну, а что предстоит тебе,извини за вопрос нескромный…Журавли улетят в Порт-Саид,ничего, что длинна дорога,а на Чудовке церковь стоит,в неё старушки тревожат Бога.Я дорогу к тебе найду,и, трезвее трезвого втрое,я к ногам твоим упаду,поцелуями руки покрою.Не нужны мне чужие края,не гляди отстранённо и чуждо,мне нужна только дружба твоя,а, быть может, не только дружба.Я к ногам твоим упаду,а потом возвратятся птицы,и написанное на родуобязательно совершится.Пусть вдали от моей землиплещет крыльями Дева-Обида,сизогрудые журавливозвратятся из Порт-Саида.
«Мы все одной планеты дети, одной орбиты сыновья…»
Мы все одной планеты дети, одной орбиты сыновья, –зачем нам жить на черном свете, когда мы все одна семья?Нам жизнь дана – что спорить с нею, зачем сжигать ее сады?Не лучше ль, нежности нежнее, глядеться в зеркало воды?Ведь в каждой улице ледащей, где россыпь звездного пшена,со всей отвагой настоящей Вселенная отражена.И от заката до рассвета вершится жизни вечный суд,и в ручейках земного лета миры надзвездные бегут.И, в россыпь августа уставясь, всем постигаем естеством,что сами мы – Вселенной завязь – земного мира твердый ствол!
«В час пробужденья – насыщалась…»
В час пробужденья – насыщаласьсеребряная тишина, –струилась музыкой лунаи в горнице томилась жалость, –мне показалось, что во тьмежурчали песенные реки –и сердцу слышалось: Навеки… –навеки в пестрой кутерьме,как в смутном соннике Задеки.
И я вставал. И, полосат,струился тент по жестким палкам,в быту ни шатком и ни валком…И я вставал. И слышал сад.
Я повторял сто тысяч слов,топорщил жизни спелый колос, –и слушал сад, и слышал голосбессмертных диво-соловьев.
Был вечер дивно-полосат,и в мире вдохновлялось Диво, –и было все, как свет, правдиво, –и я вставал. И слушал сад.
«Все человечество легко любить…»
Все человечество легко любить,легко перечислять, являя прыть,архипелаги, и моря, и реки, –попробуйте-ка нежность воплотить(для пробы, ну, для смеха, может быть)в одном конкретном человеке.В мужчине (если в женском естествеявились вы на этот пир всесветный)иль в некой бабе, женщине конкретной,коль вы мужчина с дурью в голове.Пытайтесь для начала полюбитьвсе пошлые изъяны и огрехи,всех огорчений горестные вехи,и смех в печали и печали в смехе,все неуспехи… скорби, может быть,поймите. Привыкайте. Не хамите.Сначала единицу полюбите,а человечество легко любить.
«Верую, Боже, верую…»
Верую, Боже, верую,слышишь, зову – веди!Верую в небо серое,в сумрачные дожди, –верую в солнце малое,в смертную духоту,в жизнь по-иному шалую,в злую ее тщету.Сам себя не пожалую,сам себя не прочту!
Из «Стихов о Достоевском»
Удивительно, что в прозаическойвторой половине века,когда во всем царствовалголый финансовый расчет, –когда сооружались мосты и проводилисьжелезные дороги (в просторечье – чугунки),миру был явлен вот такой генийво образе нищего и разухабистого писаки!Удивительно, что его вдохновляларулетка и скотопригоньевские закоулки,и какие-то там юродивые и хромоножки, –отчего же и почему все это было именно так?Видимо, в этом была какая-то закономерность,ибо вслед за ним –на не столь уж большом историческом расстояниипоявились разнообразные Шостаковичии поперли собакой по клавишами в скрипичном пиччикато диссонанса, –видимо, в этом была некая сермяжная правда!
«В дебрях фразы, немых и кромешных…»
В дебрях фразы, немых и кромешныхв пущах слов, обретенных в бою,переводчик, как дрозд-пересмешник,канитель затевает свою.Он выводит из плена фонемы,их влечет сквозь леса торжества,и уже не темны и не немыполучившие голос слова.Переводческой музе поверьте,ведь она прямодушно-честна,и наречья спасает от смерти,пробуждает от вечного сна,Вьется время, как лист шелестящий,храбрость борется с духами зла;по ресницам красавицы спящейзолотая слеза проползла!
«Есть музыка зимы – она еще ясней…»
Есть музыка зимы – она еще ясней,еще безжалостней подводит счет потерям:есть музыка зимы – прислушаемся к ней,поверим ей на слух, иль на слово поверим.
Есть музыка зимы – и ветер невпопад,и ветер наугад колеблет струны арфы,есть музыка зимы – и с мертвых эстакадсползают поезда, как гарусные шарфы.
Есть музыка зимы – задумчивый рассказо дружбе, о любви, о вспыхнувшей соломе –морозная весна твоих разумных глази брови строгие в мальчишеском изломе.
Есть музыка зимы – невнятная, как речь,как лепет милых уст перед разлукой самой,есть музыка зимы – и мы хотим сберечьее печальный лоб и рот ее упрямый.
Есть музыка зимы, есть музыка зимы,и если бы я мог начать опять сначала,то я бы попросил, чтоб музыка зимынад комнатой моей по-прежнему звучала!
«Неповторимые слова…»
Неповторимые слова.Над пепельницей кольца дыма.Всё трын-трава, всё трын-трава,одна душа неповторима!
Уходит синий, синий дым,под потолком витают кольца, –неуловим, неповторим,кадильный облик богомольца.
Они растаяли давно.Их нет – они за гранью слова.Я распахнул свое окнов ночную тьму болиголова!
«Нам не о чем с тобою говорить!..»
Нам не о чем с тобою говорить!Опять зима плетет свои шарады,и вновь поземок конные отрядыявляют неожиданную прыть.
И скачет ветер – шашки наголо! –по гладкому асфальту мирозданья,и отдыхают вдумчивые зданья:бетон, гранит, зеркальное стекло.
Лети, моя душа, лети, лети!Лети, конька любимого седлая,туманная, бесплодная и злая,тасуя все дороги и пути.
Являют неожиданную прытьотряды несмолкающих поземок, –нам не о чем с тобою говорить,пока ледок под каблуками ломок!
ВЕЧНЫЙ ТРАНЗИТ
Зарево полнеба охватило,сосны в нафталиновом снегу,и гудят-гудят локомотивына недостижимом берегу:нарушая строгие уставы,по суставам раскромсав мосты,стонут большегрузные составыв топях допотопной пустоты.Разве в полночь вечного транзитавы совсем не сможете найтина зернистых гранях антрацитаотраженья млечного пути.Вас не ждут отрады и услады, –человек не только человек, –злые паровозные бригадыне смыкают покрасневших век.Не овеет ветер легковейныйкамни водокачечных твердынь;ржавая тропа узкоколейнойубегает в черную Чердынь.Возникает из вагонной скукиоблик присягнувшего грозе,паклей отирающего рукимашиниста в рыжем картузе.Семафор берет наизготовку,спит заиндевелый телеграф,изнывает автоблокировка,еле столкновенья не проспав,и в ветвях солидно-седовласой,бобриком подстриженной хвоиизвивается слепая насыпь,злая как бессонницы твои.Хочется казаться очень грустными, платочком помахав толпе,вторгнуться в обитое линкрустомдушное двуспальное купе,хочется в перекрещеньях линийне плутать, не путаться, поканашу душу тешит синий-синийблизорукий светец ночника.Только бегунков скороговорка,да почти оконченный роман,да трепещет репсовая шторка,отметая стужу и туман,да дрожат консервные жестянки –лярд, заокеанские дары,да полуседые полустанкимедленно выходят из игры.Это вьюга, словно мост сквозная,и печаль невиданных земель,это стужа без конца и краяи привал за тридевять недель,это вовсе не сыскать привалаи тоннель над самой головой,это чад теплушечных мангалов,это ветер, ветер ветровой,это ветер, ветер богомольный,это боль – едва лишь рассвело,это суета Первопрестольной,это безымянное село,это небыль, убыль или прибыль –всё равно мотаться в пустоте,и почти накликанная гибельна пятьсот шестнадцатой версте.
ВЕЛИКИЙ САННЫЙ ПУТЬ
