В Африку за обезьянами - Леонид Воронин

Мы вышли на шоссе и вскоре добрались до нашей машины. Оказывается, Мушег и Ильма расстреляли все патроны, подавая нам сигналы, и уже собрались отправиться в ближайшую деревню, чтобы организовать розыск. В общем все окончилось благополучно. Весь следующий день мы снова посвятили охоте на мартышек, а вечером без новых приключений вернулись в Аддис-Абебу.

С ловлей обезьян приходилось торопиться. Засушливый сезон кончался, через три-четыре недели должны были начаться тропические ливни, длящиеся в Эфиопии около трех месяцев. В период дождей здесь столько воды и такая грязь, что на автомашине не проедешь и сотни метров в сторону от шоссе. Кроме того, в это время бурно растут разнообразные травы, обезьяны сыты, и мало надежды, что их привлечет приманка.

В гостях у старосты деревни

КОГДА было изловлено достаточное количество мартышек и они были доставлены в Аддис-Абебу и посажены в оборудованное при госпитале помещение, начались сборы на охоту за павианами анубисами.

Меня познакомили с владельцем земельного угодья, расположенного вдоль реки Моджо большим массивом длиною около пятнадцати, а шириною около двух километров. Хозяин этой земли, по происхождению иностранец, уже давно поселился в Эфиопии и вскоре женился на богатой эфиопке. Занимаясь коммерческими делами, он решил обзавестись имением, но так как по эфиопским законам иностранец не может стать собственником земли, то юридически купля оформлялась на жену и детей, считавшихся эфиопскими гражданами.

На территории его участка находилось несколько галласских деревушек, жители которых арендовали у него землю и занимались главным образом скотоводством, а также охотой и выжиганием древесного угля. Этот владелец — господин Р., живший в Аддис-Абебе, разрешил мне ловить обезьян на его участке и дал рекомендательное письмо к старосте деревни, который одновременно являлся управляющим его земельным участком. Старосте в этом письме поручалось оказать мне всяческое содействие: обеспечить рабочими и материалами для постройки ловушек, а также предоставить надежную охрану в лесу от диких зверей и «недобрых людей». Заручившись письмом, мы отправились. Уход за обезьянами в мое отсутствие я поручил очень смышленому и трудолюбивому четырнадцатилетнему мальчику-эфиопу по имени Гетачо, а общее наблюдение за правильным кормлением и уборкой взяла на себя врач больницы Мария Ивановна П., которая и до этого много своего свободного времени отдавала уходу за моими пленниками.

Не доезжая километров пятнадцати по главной дороге до реки Моджо, мы круто свернули вправо, поехали по проселочной дороге и через полчаса оказались у крутого берега этой же реки. Нам предстояло переехать на другую сторону, чтобы попасть в указанную в письме деревню. Но моста через реку здесь не оказалось. Ильма вызвался переправиться и привести кого-нибудь. Захватив свои гранаты, он быстро скрылся в зарослях, покрывающих крутой спуск к воде. Мы прождали около двух часов, пока он возвратился с группой эфиопов. Ильма представил мне управляющего земельным участком — старого, рослого эфиопа по имени Баданья и его двух сыновей — Хайлю и Балачо, а также их соседа — старика Вольдея. Баданья прочел предписание своего хозяина и разрешение министерства сельского хозяйства Эфиопии на ловлю обезьян, после чего приветливо закивал головой — «ишши» (хорошо, ладно). Затем он объяснил, что переезда здесь нет уже лет пятнадцать, а для того чтобы попасть на другой берег, нужно вернуться назад и, проехав через известный нам мост, держать путь вдоль реки по старой дороге, соединявшей лет сорок тому назад Аддис-Абебу с Дире-Дауа. Дорога порядком заросла, и, чтобы мы не сбились с пути, он решил послать с нами своего младшего сына Балачо в качестве проводника. Если же Балачо будет плохо показывать дорогу, то мы должны взять палку и бить его, — в шутку добавил старик. При этих словах вое засмеялись, а Балачо — рослый двадцатилетний парень — широко улыбнулся, показав красивые белые зубы. Наш новый проводник, как и его отец и брат, был одет в брюки-галифе и гимнастерку защитного цвета, на голове его красовался пробковый шлем, на ногах — кожаные краги, но обувь отсутствовала.

Вернувшись на шоссе и переехав мост через реку Моджо, мы, как было нам указано, свернули направо, вдоль реки. Дорога часто исчезала в кустах, тогда Балачо прыгал с подножки на землю и бежал впереди машины, отыскивая путь между колючими кустарниками, упавшими деревьями, показывая объезды оврагов. Порою Балачо бежал так впереди машины минут пятнадцать без отдыха и, пробежав около трех километров, не проявлял при этом никаких признаков усталости. Выносливость Балачо меня поразила. Я спросил Ильму, как долго он может так бежать без передышки. «Долго, — ответил Ильма, — до вечера, мистер». Должно быть, Ильма сильно преувеличил, так как до вечера оставалось еще около пяти часов. Но судя по виду Балачо, он, действительно, был отличным бегуном. Я вообще заметил, что эфиопы очень выносливы и совершают с тяжелой ношей длинные переходы. Они худощавы и мускулисты. Среди простых людей мне ни разу не пришлось видеть тучных, страдающих одышкой. Зато среди чиновников, интеллигенции и богатых эфиопов довольно много толстых, ожиревших людей.

За час мы продвинулись на двенадцать километров и, наконец, подъехали к селению. У крайнего обширного двора нас встретил Баданья и пригласил войти. Я с любопытством осматривал его хозяйство. Двор был огорожен забором из длинных жердей, привязанных лыком к столбам, а между жердями были густо воткнуты колючие ветки. Внутри двора было очень чисто. Очевидно, Баданья держал свой скот в загородке где-нибудь поблизости, как это часто делают эфиопы. Баданья объяснил, что у него во дворе имеют право пребывать только «уша» (собака) по кличке «Шир-шир», что означает «шляющийся» или «бродяга», и верховая лошадь. Возле хижины было сложено в порядке несколько сох и еще какой-то сельскохозяйственный инвентарь. Посреди двора сохло несколько кож недавно убитых телят и коровы, над ними «носились тучи мух. В Эфиопии, особенно в сухое время года, мух очень много, и жители почти не расстаются с опахалом, сделанным из конского хвоста.

В эфиопской деревне.

Староста пригласил нас в «тукуль» (дом). Это была круглая хижина, метров пятнадцать в диаметре, обставленная самодельной, довольно убогой мебелью: несколько трехногих стульев без спинок с сиденьями из сыромятной кожи, низенький столик и несколько топчанов из вытесанных топором досок. Это почти и все. Топчаны, покрытые цыновками из соломы и кожами домашнего скота, служат постелями. В стороне от очага, на лавке расставлена деревянная и глиняная посуда, здесь же круглые кувшины с водой. На стенках — две шкуры леопардов, несколько фотокарточек членов семьи хозяина дома и несложные рисунки, сделанные цветным карандашом на толстой бумаге, изображающие людей и животных.