Шизгара - Сергей Солоух

- Убью на фиг,- пробормотал Александр Егорович, но потерять кормильца в прямом лобовом столкновении с нечистью не решился, взял что было сил в сторону и вдарил по тормозам.

Жуткая тень метнулась куда-то вбок, грохнули друг о друга ящики в кузове, и могучая машина застыла посреди ночной дороги. Александр Егорович, дюжий мужчина, выпал из высокой своей командирской двери и с монтировкой в руке побежал вдоль кузова, навстречу исчадию ада.

Евгений, а это был, конечно же, наш нагой беглец, не стал дожидаться громко затопавшего ногами шоферюгу, где-то (показалось, совсем рядом, через два или три дома, за спиной) хлопнул в ночном воздухе выстрел. Штучка вздрогнул всем телом, схватился за борт, уцепился, вскарабкался и исчез за ближайшим ящиком в черной дыре кузова. Александр Егорович тоже подчинился инстинкту, остановился, не добежав даже до первых спаренных колес, замер, не веря своим ушам. Но выстрел в самом деле был, и слух никого из участников этой драмы на охоте не подвел. Ополоумевший, потерявший след в лабиринте домов официант ресторана "Южбасс" Сергей Захаров в отчаянии разрядил правый ствол дедушкиной тулки в молочную россыпь звезд.

Переждав собачий лай, Александр Егорович все же обогнул грязноватый хвост кузова, некоторое время постоял, заслоняя собой белые цифры номера, вглядываясь в ночное однообразие заборов Фабричного района Южносибирска, как будто пытаясь, неизвестно для чего, определить среди неровностей обочины тот бугорок, с которого мгновение назад прыгнула ему навстречу неверная тень.

И покуда он так стоял, глупо щурясь и воинственно помахивая монтировкой, рассудок Сергея Захарова окончательно помутился, он дико завыл, замотал головой и с обреченностью каторжника опростал левый ствол в расписные ставни ближайшего домика.

Тут даже Александр Егорович потерял присущую людям его профессии уверенность и агрессивность.

- Ой, маманя,- прошептал он, тихонько отступая назад. Ударившись же о железный угол кузова затылком, на лету поймал слетевшую с головы кепку, развернулся и побежал на свое рабочее место как можно быстрее сматываться из этого гиблого, неизвестно по каким законам живучего места.

Пожалуй, только минут через пятьь-шесть, выскочив на пустынную ночную трассу и набрав хороший ход, Александр Егорович принялся последними словами поносить родной город автора. Косясь в зеркальце заднего обзора, он цеплял слово за слово, вытягивал цепочку одну за одной, заплетал косичкой и, решительно узлом завязав на конце, всякий раз, завершая тираду, божился в отместку взять за каждую из дюжины обтянутых полиэтиленом японских покрышек сто восемьдесят, сто девяносто, двести, не я буду, рублей. Наконец, накинув шестьдесят целковых сверх денег, отданных им самим за штуку паре навязчивых (с утра поддавших) механиков шахты "Липичанская", при этом поклявшись ни копейки не уступить, Александр Егорович неожиданно успокоилося и полез за "Беломором". Как видим, водитель у стотридцатки довольно-таки несимпатичный, сущая скотобаза, скажем прямо, этот Александр Егорович, ничего в нем романтического, под стать нащей истории нет, фу, отвернемся с презрением от его небритых скул и продолжим взволнованный рассказ о мистике сибирской ночи.

Итак, привидение, кое Александр Егорови для облегчения души счел лишь на мгновение явившимся- из межзаборного проулка и туда же юркнувшим от теплого металла его "зилка" навстречу свинцу, на самом деле сидело в кузове и вместе с Александром Егоровичем подпрыгивало на неровностях плохо переносящего мороз асфальта нашего орденоносного комбината. Дыхание Евгения от беспорядочного курение и продолжительного бега (да eщe усугубленное долгой минутной задержкой в мгновение опасной близости Александра Егоровича и его монтиронки) клокотало теперь вовсю, отходило хрипами и всхлипыванием, и, пусть заглушенное шумом ветра и мотора, оно странными, однако вполне различимыми звуками отдавалось в брезентовом объеме кузова, и каждый тревожный толчок легких Штучки холодной дрожью рассыпался по телу притихшего на стопке японской резины Михаила Грачика.

Вот она, наконец, давно назревавшая встреча, but what a bizzare circumstances. Тяжелое забытье Лысого, снизошедшее на беднягу еще на родной южносибирской земле, оборвали неожиданные маневры и резкое торможение тяжелой машины. Впрочем, просветление у Михаила, ооретение им чувств, медленное, скачкообразное, не происходило в согласии с головокружительным ритмом детективном истории Евгения. Разнообразные звуки не построились в естественную последовательность, все перепуталось в голове Лысого, какие-то толчки, движения, тень. на мгновение закрывшая уголок звездного неба, выстрел где-то совсем рядом,- вся эта несообразная чепуха смешалась с удивлением "где это я?" и привела Мишку в состояние растерянности и страха к тому моменту, когда с коротким хлопком закрыл за собой дверь Александр Егорович и рванул свою стотридцатку в ночь. Колеса закрутились, слились буквы, цифры, швы в ровные черные круги, но успокоения устойчивые обороты кардана Лысому не принесли. Судорожно сжимая в темноте свою болоньевую сумку, он вслушивался в рабочий гул побеждающего пространство и время грузовика и все отчетливее и отчетливее различал в песне ветров и механизмов одушевленные и оттого пугающие звуки. Нет, не мог Мишка подобно пригревшемуся у себя там, в уютной кабине Александру Егоровичу просто злобно игнорировать странное дорожное происшествие, но не страх неведомого, иррационального мешал ему расслабиться, ему мешала материя, первичная, данная нам в ощущениях - нет и еще раз нет, никаких сомнений - совсем рядом, за ящиками явно находился кто-то еще, хрипел, сплевывал, шумно втягивал воздух, время от времени производя жалобный звук, какой бывает обычно, когда, разбирая ящик, вместе с доской пытаются извлечь и длинный изогнутый гвоздь.

В самом деле, сидя на корточках, прыгая и раскачиваясь, Штучка все время хватался за одну из двух крестнакрест сбитых боковых досок; удерживая себя таким образом в вертикальном положении, Евгений без всякого желания со своей стороны очень быстро отделял недобросовестно приколоченный предмет.

Да, сумбурное пробуждение выльется в сумбурные поступки. Впрочем, войдем в положение, глупое положение отрезанного от внешнего мира в дальнем углу кузова Мишки Грачика, войдем и представим себе, как он, сын Западно-Сибирской низменности, истолковал появление ночного гостя на пустынном шоссе. Очень, очень мрачно. Прискорбно, но факт, себе подобного, одинокого, отчаявшегося молодого человека Мишка принял за беглого лагерника, о коих среди земель, некогда завоеванных суровым Ермаком, и поныне ходят многочисленные душераздирающие легенды, время от времени материализующиеся вооруженными солдатами внутренних войск на дорогах, вертолетами, низко летящими над макушками сосен, и восторженными, но маловразумительными газетными репортажами о самоотверженности людей и собак, проявленной в таежных кошках-мышках.

Согласитесь, трудно, крайне тяжело ставить в упрек человеку отсутствие христианского милосердия к какому-нибудь красноглазому насильнику, а страх перед безумцем тем более. Итак, отвлечемся, закроем глаза, сядем на что-нибудь твердое, неудобное (на пол), хоть на мгновение ощутим жутковатый неуют дальнего тупикового конца кузова, куда забился Мишка Грачик, ища забвения и покоя, и где он теперь сидит, мнет свою сумку, прячет на пузе под футболкой и все равно мысленно прощается прежде всего со своими денежками, тремястами пятьюдесятью рублями (около того), кои он заработал честным трудом, снимая острым резцом стружку с разнообразного железа, затем едва не потерял в драматических перипетиях дня, все же вернул ценой беспрецедентного унижения и вот теперь в одночасье может потерять вместе с юной, едва начавшейся жизнью. Однако решительность, состояние действия, окрылившее его после злополучного футбола, еще в герое нашем угасло не совсем. Да, сейчас Мишка начнет делать глупости, но раз мы уж вошли в его положение, то в мерцающем мраке ночи нам нет ничего желаннее независимости, свободы от страха, боли и обиды.

Итак, осторожно, сбоку, проворно, вдоль правого борта, по краю. под покровом тьмы, не издавая ни звука, наметил Михаил пробраться к дальнему, вибрирующему, но обращенному к вольным просторам полей борту кузова, с которого, появись в том печальная необходимость, можно было бы запросто катапультироваться на четырехрядную гладь скоростной автодороги. (Однако, усмехаясь и подмигивая, все же не расстанемся с совестью, с объективностью, в конце концов, согласимся, деньги в этом случае действительно не попадут в сомнительные руки.)

Может быть, иной, весьма щепетильный и деликатный читатель и осуждает сурово откровенность автора, но, как известно, ему (автору), сыну эпохи, дороже правды только еще большая правда, а посему не дрогнувшей рукой продолжаю,- тихо, беззвучно, впотьмах перемещаться к трепещущему на ветру брезентовому краю Михаил стал на четвереньках. Возможно, полагая такое положение естественным для приведения в боевую готовность инстинктов защиты и нападения, унаследованных от примитивных, но чертовски ловких и осторожных млекопитающих, а может быть, просто облегчая себе удержание равновесия в темном кузове на скорости семьдесят километров в час.