День гнева - Мэри Стюарт

Гавейн, раскрасневшись от радостного возбужденья, склонен был спорить:

— Но, матушка… госпожа… не может же такое быть? Что б ни сделал он в Дунпельдире из вражды к нашему отцу королю Лоту, ты — его сестра, а мы — ближайшая его родня, единственные, кто у него есть на свете. Зачем ему позорить нас и лишать нас земель? — И бесхитростно добавил: — Он такого не сделает! Все, с кем бы я ни говорил — матросы и путники, и купцы, что приезжают сюда со всего света, — все говорят, что Артур — великий король и что суд его всегда справедлив. Вот увидишь, госпожа-матушка, нам нечего бояться!

— Ты говоришь как зеленый мальчишка, — отрезала Моргауза. — Но одно я знаю точно: ничего уже не поделаешь. Ослушавшись вызова Верховного короля, мы ничего не добьемся. Все, на что мы можем надеяться, это на безопасность в дороге с посланным им эскортом, а, явившись пред очи Артура, мы сможем поднять наши голоса на его совете — в самом Круглом зале, если придется, — и поглядим тогда, сможет ли он, глядя в лицо мне, своей сестре, и вам, своим племянникам, отказать нам в нашем праве на Дунпельдир.

“Нас? Мы?” Никто не произнес этих слов, но сама мысль промелькнула в умах мальчиков с кислым привкусом разочарованья. Никто из них не признавался себе в том, что столь желанное расширение границ известного им мира заключало в себе надежду на освобождение от капризного материнского правленья. Но каждый теперь испытывал унылое чувство потери.

Моргауза, мать и королева, не замедлила верно прочесть их мысли. Рот ее едва заметно скривился.

— Да, я сказала “мы”. Приказ короля ясен. Мне ведено явиться ко двору в Камелоте, как только король вернется из Малой Британии. Причин письмо не приводит. И мне велено привезти, — ее пальцы вновь коснулись посланья Артура. Теперь она словно цитировала его, — всех пятерых принцев.

— Это король сказал “всех пятерых”? — На сей раз вопрос вырвался у близнецов, которые разразились им в унисон. Гавейн промолчал, но повернулся и в упор уставился на Мордреда.

Сам Мордред не мог произнести ни слова. Его охватила буря самых разных ощущений: восторг мешался с разочарованьем, горечь разрушенных планов — с радостью нового будущего и гордость с предчувствием грядущего униженья. А еще ко всему этому примешивался страх. Приказом самого Верховного короля ему велено явиться в Камелот. Ему, незаконнорожденному сыну давнего врага короля. Неужели всех пятерых сыновей Лота призывают явиться на потребу злой судьбе, от которой их уберегало лишь присутствие старого чародея? Эту мысль Мордред тут же отбросил. Нет, законные принцы — еще и сыновья сестры Верховного короля. Но какое право имеет он, Мордред, на милость Артура? Никакого: лишь память о вражде и россказни о совершенной некогда попытке лишить его жизни, утопив с остальными младенцами Дунпельдира. Может статься, Артур, по злопамятности своей, решит завершить то, что не удалось совершить в ту давнюю ненастную ночь…

Но это же безрассудство. Усилием воли Мордред овладел собой, как научился он это делать в последние годы, и, оставив пустые догадки, сосредоточился на том, что ему было известно наверняка. Он едет, это, во всяком случае, решено. Если король и пытался убить его однажды, то было, пока Мерлин был жив и, предположительно, по совету чародея. Теперь, когда Мерлин мертв, он, Мордред, в безопасности в той же мере, в какой пребывают в ней его братья. И потому он возьмет то, что предлагает ему мир большой земли. По меньшей мере, выбравшись из своего заточенья на островах, он сможет узнать у советников короля хитростью, если потребуется, или из простого прецедента, что причитается старшему сыну, родившемуся у короля, пусть даже сыновья, рожденные позднее, превосходят его в правах на наследство…

Он заставил вернуться себя мыслями к тому, что говорила королева. Путь по морю они проделают на собственном корабле, на “Орке”, который благодаря колдовскому предвиденью Моргаузы вполне готов к отплытью: оснастка на нем новая, он просмолен, покрашен и обставлен с роскошью, какой жаждет королева. И дары, что им предстоит взять с собой, почитай что готовы, равно как и одежда для мальчиков и платья и украшенья для королевы. С ними отправится Габран и солдаты королевской стражи, совет четырех старейшин останется управлять делами островов под надзором посла Верховного короля… А поскольку сам Верховный король не вернется в Камелот до исхода октября, их путешествие будет неспешным и даст им время посетить королеву Моргану в Регеде…

— Мордред!

Он вздрогнул от неожиданности.

— Госпожа?

— Останься. Остальные уходите. Эйсла!

На пороге спальни появилась старая кормилица.

— Проводи принцев в их покой и прислужи им там. Смотри, чтоб они не задерживались для праздного разговора, а сразу отправлялись в постель. Габран, оставь меня! Нет, туда. Жди меня.

Повернувшись на пятках, Габран удалился в опочивальню. Гавейн нахмурился было, глядя ему вслед, но встретив взгляд матери, разгладил складку меж бровей и первым из братьев подошел поцеловать протянутую ему руку. Эйсла выпроводила их из покоя, начав суетиться и прищелкивать языком еще до того, как за ними затворилась дверь.

Мордред, оставшись наедине с королевой, почувствовал, как вся кожа у него словно бы стянулась, — он готовил себя к тому, что ему предстояло услышать.

9

Когда за остальными мальчиками затворилась дверь, Моргауза внезапно поднялась с кресла и отошла к окну.

Эти несколько шагов увели ее из светового круга, отброшенного плясавшими в очаге языками пламени, в самое наливавшееся жизнью лунное серебро. Холодный свет бил ей в спину, погружая лицо и тело во тьму, но при этом подсвечивал края ее волос и одежд, так что королева предстала перед мальчиком порожденьем тьмы, облаченным в свет, лишь наполовину видимым глазу и совершенно не принадлежащим миру сему. Мордред почувствовал, как по телу его бегут мурашки, так вздыбливается шерсть на загривке, словно у зверя, чующего близкую опасность. Она ведь была ведьма, как все на острове, он боялся ее колдовства, которое было для него так же реально и естественно, как то, что ночь сменяет день.

Юноша был слишком неопытен и преисполнен благоговейного страха перед королевой, чтобы догадаться, что она сама пребывает в растерянности, а также что она, вопреки себе самой, глубоко смущена и встревожена. Посланник Верховного короля обошелся с ней холодно и был немногословен, привезенное им письмо — всего лишь краткий августейший приказ, хотя и изложенный со всевозможными церемониями: явиться ко двору и привезти с собой пятерых юношей; в письме не приводилось причин, не допускало оно и отговорок. К тому же с письмом прибыл еще и вооруженный эскорт, чтобы у изгнанницы не возникло и мысли ослушаться. К расспросам Моргаузы посланник оставался глух, а мольбы ее падали на бесплодную почву: холодность в его обращении таила в себе немало угрозы.