Добрый царь Ашока - Галимов Брячеслав

Ашока так изумился, что не смог произнести ни слова и только развёл руками:

– Но…

– Погоди, это ещё не всё, – продолжал Питимбар. – Второй указ касается больниц, приютов для бездомных и гостиниц для путников. В нём говорится, что они не оправдывают своё предназначение и обременительны для казны, поэтому большая часть их будет закрыта, а на содержание остальных будут собирать пожертвования. То же относится к приютам для животных.

– Но кто… – хотел спросить Ашока, однако Питимбар перебил его:

– Третий указ гласит, что отныне наша древняя вера является главной в стране. Остальные вероучения могут существовать с особого дозволения царя и под присмотром его слуг. Запрещается порочить нашу веру и вести споры о ней, ибо это приводит к смуте и бунтам. Покушение на нашу веру будет рассматриваться как государственное преступление… Четвёртый указ касается бунта, вспыхнувшего в Саранганатхе…

– Где, в Саранганатхе?! – Ашока подумал, что ослышался.

– Ничего-то ты не знаешь, великий царь, – сказал Питимбар. – Там действительно начался бунт, он перекинулся на всю Ришипаттану и на другие области.

– Но как… – снова хотел спросить потрясённый Ашока, но Питимбар опять перебил его:

– Указ повелевает направить в бунтующие области твоё царское войско. Бунтовщикам приказано немедленно сдаться, иначе их ждёт страшная кара, и даже семьи их будут уничтожены, а дома сожжены… Вот какой ты грозный царь! Но всё во имя государства, во имя его прочности и процветания, – это много раз повторяется в твоих указах.

– Но кто же… А, я понял! Моя жена и мой сын… – Ашока помрачнел.

– И с ними великий визирь. Без него не обошлось, – сказал Питимбар.

Лицо царя побагровело, глаза налились кровью.

– Они думают, что со мной покончено, но они ошибаются, – просипел Ашока. – Коня мне, коня! Я им отомщу! – крикнул он вдруг так громко, что крестьяне в деревне попрятались по своим домам. – Эй, коня мне! И пусть воины из моего отряда встретят меня по пути, во всеоружии и доспехах!.. Кумари, Самади и Мукеш забыли, кто я?! – взбешённый Ашока обернулся к Питимбару. – Я им напомню! Мой дед, царь Чандрагупта перебил, не колеблясь и не разбираясь в родстве, всех кто выступил против его воли. Он пролил реки крови, но его почитают как великого царя. Мой отец, царь Биндусара получил прозвище «Амитрагхата» – «убивающий своих врагов»; он подчинил себе шестнадцать государств и погубил десятки тысяч человеческих жизней, но его тоже почитают как великого царя. Разве я хуже своего деда и отца? Пока я был, как они, меня славили и боялись в стране – так я опять стану таким! Я устрою изменникам такую казнь, что небеса содрогнутся от ужаса!

Питимбар впервые в жизни онемел, – царь был сама ярость.

– Однако разве ты такой, как они? – всё же осмелился вымолвить он.

Ашока оттолкнул его:

– Поди прочь, дурак! Добро должно быть сильным и безжалостным, чтобы не погибнуть!

Он вскочил на коня и с места пустил его в галоп.

– Последняя проверка, – прошептал Питимбар. – Вот и поглядим, какие силы в твоей душе возьмут верх.

В нефритовом зале дворца царица Кумари и царевич Самади сидели над столом, на котором лежали рисунки дворцовых покоев.

– Здесь мы добавим золота, сапфиров и изумрудов, – говорила царица сыну. – Здесь сделаем украшения из серебра и пустим их по чёрному дереву, а тут можно обойтись простым мрамором с позолотой. Не пройдёт года, как наш дворец будет неузнаваем… Но почему ты так мрачен?

Самади сдвинул в сторону рисунки и под ними оказалась большая карта страны.

– Меня сейчас больше беспокоит другое, – сказал он. – Смотри, самые хорошие земли царь отдал черни. Знатные роды потеснены, богатые потеряли то, ради чего они работали.

– Чернь? Нет, это не чернь, – он отдал земли тем, кто, по его мнению, достоин этого, – возразила царица. – Общины, которые трудятся на подаренных царём землях, процветают, – и мы должны это признать. Я не стала бы пока отбирать у них землю.

– Глупости! – презрительно возразил Самади. – Наша опора не сирые и убогие, а богатые и сильные. Если мы вернём им землю, они поддержат нас, и тогда царь уже ничего не сможет с нами сделать.

– Ты по-прежнему боишься его? – Кумари искоса взглянула на царевича.

– Вот ещё! – фыркнул он. – Просто мы обязаны быть осторожными, ведь рано или поздно он вернётся.

– Не бойся, я всё возьму на себя, – по своему обыкновению царица, как маленького, погладила его по голове.

– Но я… – царевич недовольно отстранился и хотел что-то возразить, однако его перебила рабыня, с испуганным лицом вбежавшая в зал.

– Царь! Царь! – закричала она. – Царь вернулся!

– Ну вот, накликали, – стараясь быть спокойной, проговорила Кумари и быстро убрала карту и рисунки в шкафчик, что стоял рядом. – Иди, скройся где-нибудь, – велела она сыну, – царь не должен тебя видеть.

– Я пойду на конюшню и прикажу оседлать коней, – отозвался Самади, поспешно направляясь к задней двери. – На всякий случай. Для меня и для тебя.

– Нет, кони нам не понадобятся ни в коем случае, – сказала Кумари. – Иди, лучше, к визирю, сообщи ему о приезде царя.

– Да, лучше к нему, – раздался голос Самади уже из-за двери.

Кумари вздохнула, поправила волосы и выпрямилась в кресле. Вот парадные двери с треском распахнулись, и в зал влетел потный и пыльный Ашока; он был разъярён, его глаза метали молнии.

– Встать! – крикнул он от порога. – На колени перед великим царём, правителем империи!

Кумари покорно встала с кресла и опустилась на колени. Ашока подошёл к ней и размахнулся.

– Бей, – сказала она, поднимая голову и бесстрашно глядя ему прямо в глаза. – Если ты не боишься уронить честь, оскорбить своё мужское достоинство и опорочить царское имя, – бей!

Рука царя дрогнула; скрипнув зубами, он выругался, как последний бродяга, и отвернулся от Кумари. Постояв так некоторое время, он вновь обернулся к ней и, растягивая слова, произнёс:

– Я слушаю твои объяснения.

– Ты сам знаешь их, – возразила Кумари, не поднимаясь с колен.

– Я хочу услышать от тебя, – тяжёлым басом произнёс Ашока; видно было, каких усилий стоило ему сдерживать себя.

– Что же, я объясню, – ровно и спокойно проговорила Кумари. – Когда ты последний раз делил со мной ложе?

– А это при чём? – угрюмо буркнул Ашока.

– Ты мой муж перед богами и людьми, а я твоя жена, – но можешь ли ты сказать, что выполняешь свои супружеские обязанности? Я говорю не только о брачном ложе – много ли внимания ты оказываешь мне, часто ли даришь подарки, интересуешься ли моим здоровьем, волнуют ли тебя мои переживания? – всё так же спокойно говорила Кумари. – Ты настолько пренебрегаешь мною, что преподносишь дары своим наложницам, а не мне.