Сокровища Сьерра-Мадре. «Шкода» ZM 00-28 - Б Травен

Индейцам известно ненамного больше шахт, чем нам, продолжал Говард свой рассказ. — Когда-то они точно знали все прикрытые шахты, которые их предки засыпали после завоевания Мексики испанцами в отместку за причиненное им зло. Но индейцы не остались жить в тех местах, где жили предки во время нашествия испанцев. Тысячами сгоняли их испанцы в другие районы, другие после восстаний и ожесточенных боев изгонялись в горы и леса, третьих свели в могилу эпидемии оспы и других болезней, занесенных сюда белыми людьми, семьи вождей погибали или вырезались, не успев передать своих знаний младшему поколению. Поэтому все реже случалось, чтобы индеец помнил местонахождение шахты.

После того, как дон Мануэль завершил дела в Мехико, он со своей женой Марией отправился в долгий и утомительный путь в Гуакаль. Разыскал там вождя, и его приняли с таким теплом, с каким и родного брата не встречают.

«По дороге я думал о том, — сказал дон Мануэль гостеприимному хозяину, — что ты довольно странный человек. Почему ты сам не разрабатываешь эту шахту, Агила? Тогда тебе было бы достаточно заплатить мне сто тысяч золотых гульденов, и я выполнил бы твою просьбу».

«Мне не нужно золото, и серебра мне тоже не нужно. У меня есть пища, у меня есть красивая и добрая жена и любимый сын, красивый и крепкий. Что мне в золоте? Земля благословенна, трижды благословенна, плоды ее благословенны, трижды благословенны, стада скота благословенны. А в золоте нет ни благодати, ни благословения. И в серебре нет благословения. Разве вы, белые испанцы, обрели благодать? Из-за золота вы убиваете друг друга. Из-за золота вы ненавидите друг друга. Вся ваша жизнь изуродована жаждой обрести золото. Мы никогда не позволяли золоту стать нашим господином, никогда не были его рабами. Мы знали, что золото красиво, поэтом} делали себе из него кольца и другие украшения и украшали себя, наших жен и наших богов тем, что на вид красиво. Но в деньги мы золото не превратили. Мы смогли смотреть на него и любоваться, но съесть-то его нельзя. Наш народ, как и народы из долины, никогда не ссорился и не воевал из-за золота. Мы много сражались за землю, за реки и озера, за города, за соль, за стада скота. Но за золото или серебро? Да, смотреть на них приятно. Но если я проголодался, оно меня не насытит, — значит, и толка в нем мало».

Тут дон Мануэль расхохотался и сказал:

«Нет, Агила, я золото есть не стану, можешь мне поверить!»

Вождь тоже рассмеялся и ответил:

«Охотно верю тебе. Я могу поступить кому-то в услужение из-за земли, но за золото я никому служить не стану. Ты не понимаешь, о чем я говорю, и я не понимаю, о чем говоришь ты. У тебя другое сердце. Но все равно — я твой друг!»

Три дня у них ушло на скитания по горам и лесным чащобам. Дон Мануэль уже склонялся к тому, чтобы истолковать долгие поиски как нежелание индейца расплатиться с ним сполна. Но, с другой стороны, когда видел, насколько умело и планомерно вождь обследует эти места, какое значение придает положению солнца и тени, отбрасываемой горными вершинами, вынужден был признать, что в поисках есть определенный смысл.

«Все не так просто, как ты думал, — сказал вождь. — Тут случались землетрясения, а сколько сезонов дождей и сдвигов почвы произошло за несколько сот лет? Сколько рек изменили свое течение, сколько источников умерло и сколько новых народилось? Маленькие деревца выросли в великанов, а большие деревья, служившие некогда приметами, погибли. Это может продлиться еще с неделю, дон Мануэль, наберись терпения».

Прошло куда больше недель. И вот однажды вечером вождь сказал:

«Завтра я дам тебе шахту, потому что мои глаза видят ее — завтра!»

Дон Мануэль спросил, почему вождь сразу не взял его с собой, еще три месяца назад.

«Потому что нам все равно пришлось бы прождать до завтрашнего дня: солнце не доходило до нужного места. А теперь оно над нами. Я уже несколько дней знаю, где шахта, завтра мы придем к ней и я отдам ее тебе».

И действительно, на другой день они открыли шахту.

«Тут когда-то рухнула скала. Это ты сам видишь. Вот почему было так сложно отыскать ее. Смотри, вот она, шахта, — она твоя. Но мой дом тебе придется оставить», — сказал вождь.

«Почему? Я, правда, все равно ушел бы от тебя, потому что хочу построить себе жилище поближе к шахте».

«Да, мой дом отныне для тебя недостаточно хорош. Богатая шахта у тебя есть, но на тебе больше нет благодати».

Вождь протянул ему было руку, но дон Мануэль сказал еще:

«Ты погоди, Агила! Я хочу тебя спросить… Потребуй я от тебя сто тысяч золотых монет за лечение сына, разве ты сам не раскрыл бы шахту?»

«Конечно, я поступил бы именно так, — ответил тот, — ибо желал видеть свое дитя исцеленным. Но когда набрал бы золота на всю сумму, снова засыпал бы ее — в золоте нет добра. Да разве у меня был бы выбор? Испанцы узнали бы, чем я расплатился, и убили бы меня, мою жену и сына, лишь бы завладеть шахтой. По вашим обычаям из-за золота всегда убивают. Будь осторожен, дон Мануэль, чтобы и тебя не убили, когда твои люди прослышат о золотой шахте. Когда они считают, что, кроме хлеба и тортиллас, у тебя ничего нет, — тебя никогда не убьют. Я навсегда останусь твоим другом, но сейчас мы должны расстаться».

Дон Мануэль приступил к обустройству постоянного лагеря, а Агила вернулся к себе домой — это в сутках ходьбы от шахты. Еще до отъезда из Мехико дон Мануэль запасся правительственными сертификатами, дававшими право на поиски драгоценных металлов и разработку их после того, как участки будут застолблены. Он съездил в ближайший городок, где оставил жену, нанял рабочих, закупил необходимые машины, инструмент и взрывчатку, и вместе с женой вернулся в лагерь. Началась работа по раскрытию шахты. И действительность превзошла все его ожидания. Это была настолько богатая серебряная шахта, что все остальные не шли с ней ни в какие сравнения. Серебро было основным продуктом, а побочным — золото.

Богатый опыт подсказывал ему, что лучше всего поменьше распространяться о шахте и не слишком ее расхваливать. Не только отдельные проходимцы, даже королевские чиновники и высокопоставленные священнослужители знали множество способов вырвать шахту из рук человека, не имеющего за спиной сильнейшего прикрытия. Вдруг хозяин шахты исчезал, никто не знал, куда он запропастился, и шахту передавали либо короне, либо церкви — как имущество, не имеющее хозяина. Инквизиция, зловещая власть которой продлилась в Мехико дольше, чем где-либо на земле, и окончательно исчезнувшая отсюда только после победы революции, когда страна стала свободной и независимой республикой, в то время вошла в самую силу. Достаточно было епископу узнать о существовании богатой шахты, как ее первооткрыватель и обладатель представал перед трибуналом инквизиции по обвинению в богохульстве, ереси, колдовстве или недостаточном почтении к чудотворным иконам.

Перед этим трибуналом трепетал самый могущественный человек в стране, вице-король. Если его приглашали, он являлся не иначе как в сопровождении вооруженной до зубов личной охраны и объявлял, что его войска и артиллерия получили приказ без промедления открыть огонь по зданию Высокой Инквизиции, если он в течение весьма короткого срока не выйдет из дворца и не предстанет перед своими солдатами. Каково же было положение частного лица? Против него выступало десять-двадцать свидетелей, присягавших, будто видели, как этот человек не преклонил коленей перед дароносицей, или слышали, как он говорил, что ему трудно поверить, будто сын может одновременно быть собственным отцом или что папа римский безгрешен. Стоило им в этом поклясться, как злодея сжигали на костре, и он должен был счесть особой милостью, если его сжигали не живым, а предварительно удушив. Каким бы ни оказался приговор — если свидетели присягали, что он виновен, все его имущество отходило церкви.

Вот почему вовсе не удивительно, что богатые люди, отказывавшиеся добровольно уступить церкви или монастырям свое имущество, землю или шахты, приглянувшиеся церковникам, даже чаще обвинялись в ереси и признавались виновными, нежели бедные индейцы, к которым инквизиция склонна была относиться снисходительнее — кому было вносить значительные суммы на судопроизводство при сложном расследовании? Рассмотрение дела в трибунале обходилось дорого. Как свидетельствуют документы того времени, никто ничего даром не делал, свидетели особенно не были склонны сбивать цену: ведь они преследовали святую цель.

Власть любой религии ограничена. И ни одна религия не может изменять эти границы, а тем более переходить их, не погибнув. Закосневшая религия, религия, настолько утратившая эластичность, что не в состоянии приспособиться к современному развитию, — отмирает. Не могут веки вечные безнаказанно вестись войны народами, религия которых запрещает обнажать меч и повелевает не убивать.