Золотой адмирал - Френсис Мэсон

Только звяканье вертела, приводимого в движение специально обученной крупной собакой, нарушало тишину до того, как эсквайр Эндрю возобновил свой рассказ.

Он понизил голос и уставился на угли, тлеющие в камине.

— Той же самой ночью к леди Эддисон, странное дело привязался кот, которого, предполагала она, подослала к ней матушка Энн. Эта любимая ведьмами тварь предлагала содрать с ее тела всю кожу и мясо. Женщина так разволновалась в своей постели и издавала такие странные звуки, разговаривая с котом и с матушкой Энн, что разбудила свою дочь, госпожу Хендерсон. После этого случая бедная леди почему-то все болела и болела — и так до тех пор, пока около шести месяцев назад не умерла.

Питер Хоптон хмыкнул, подался вперед и выставил перед огнем широкие ладони с короткими пальцами.

— В чем же проявлялась эта ужасная болезнь, ваша честь?

— Сию леди и ее внуков осаждали боли то в одном, то в другом участке тела, причем пораженный участок подрагивал, словно в параличе. Однако они оставались в ясном сознании. То и дело леди Эддисон повторяла слова матушки Энн: «Мадам, я вам пока не причинила никакого зла!»

Спустя некоторое время после кончины леди Эддисон матушка Энн сильно заболела и, болея, покаялась в том, что колдовала, хотя потом эта старая ведьма клялась, что на покаяние ее толкнула слабость рассудка, что ни леди Эддисон, ни ее дочери, госпоже Хендерсон, она никогда не желала ни малейшего зла.

В баре воцарилась мертвая тишина, но в ноздри Уайэтту лезли острые запахи жарящегося лука и псины.

— Когда преподобный доктор Гейдж, священник церкви в Партоне, пошел, чтобы разобраться в этом деле, он застал старуху, ее мужа и дочь за разговором об этом происшествии. Он спросил ее, призналась ли она, на что бабка отвечала: «Ну да, призналась, но это неправда». Это так возмутило доктора Гейджа, что на следующее же утро он отправился к сэру Уильяму Джекмену, главному констеблю графства, и потребовал от него прислать стражников.

Шериф остановился, чтобы сделать долгий глоток эля из кружки, которую красноносый трактирщик постоянно доливал до краев.

— Это было сделано, и матушку Энн с дочерью взяли под стражу, с тем чтобы они могли предстать перед епископом Линкольнским в Бакдене. Их обеих доставили к епископу и тотчас же допросили.

— И что же случилось потом, ваша честь? — спросил поваренок с раскрасневшимся лицом, поджаривающий на вертеле молочного поросенка, покрывающегося золотистой корочкой и приобретающего уже соблазнительно сочный вид.

— Это было ужасно, — вмешался один из лучников. — Я нес вахту в зале суда, когда старую ведьму спросили, сосал ли когда-нибудь коричневый цыпленок ее подбородок и был ли он нормальным цыпленком. — По таверне прошел тихий стон, когда этот простолюдин продолжал: — Она отвечала, что дважды сосал, но с сочельника ни разу. — Лучник начал было осенять себя крестным знамением, как его научили в детстве, но вспомнил, что в нынешние времена на такие папистские знаки смотрят с неодобрением, и его большая загорелая рука после недолгого колебания опустилась.

— Он сосал ее подбородок! — нервно воскликнул один из плотников. — Боже! Это же был совсем ненормальный цыпленок!

Лучник, засунув руку под кожаную куртку, остервенело почесался.

— Все же старая ведьма настаивала, что цыпленок был самый обычный, ибо, когда он сосал ее подбородок, она этого почти не чувствовала, а когда снимала его с себя, место кровоточило. Так ведь, ваша честь?

— Так, Олвальд. Более того, матушка Энн показала под присягой, что во всех несчастьях, выпавших на долю семейства леди Эддисон, виноват этот темный цыпленок, — торжественно заключил шериф. — И я очень рад, что завтра в полдень Длинный Уильям, — он кивнул в сторону второго своего спутника, — наденет петлю на ее безобразную кривую шею. Нельзя терпеть эти дьявольские проделки.

— Вилли завяжет на петле самый искусный узел во всем Восточном округе, — заверил лучник Олвальд.

— Прошу вас, рассказывайте дальше о суде, — попросил Питер. Как и все остальные, он взглядом постоянно искал связку чеснока, подвешенную на карнизе. Чеснок, как всем было известно, считался лучшим средством против привидений, оборотней, ведьм и колдунов. Сегодня он намеревался попросить одну-две головки, чтобы положить себе в башмаки.

— Матушку Энн и ее супруга привели к епископу Линкольнскому, сэру Генри Кромвелю и Ричарду Джойсу — оба они мировые королевские судьи. На этом допросе старая ведьма заявила, будто ей известно, что ее коричневый цыпленок отступил от больных детей, потому что он вернулся к ней и теперь лежал у нее под животом, отчего тот раздулся настолько, что на нем с трудом можно было подпоясать котт[38], и к тому же он стал таким тяжелым, что лошадь под ней свалилась.

Слушатели испуганно заахали.

— Она призналась, что имеет трех таких цыплят и у каждого из них есть имя: Щип, Хват и Белый. После этого ее с мужем и дочерью отправили в хантингдонскую тюрьму до судебного заседания. Тем временем у дочерей госпожи Хендерсон продолжались мучительные припадки, несмотря на то, что старухи не было рядом, и никакие просьбы и увещевания не могли убедить ее снять свой наговор. В конце концов несчастные дети умерли в страшных корчах и судорогах, с пеной у рта.

Эсквайр Эндрю Тарстон вздохнул, вид у него был очень серьезный.

— На следующий же день матушку Энн, мужа ее и дочь — тоже людей недобрых — обвинили в том, что они насмерть заколдовали леди Эддисон и двух ее внучек вопреки Божьим законам и нормам поведения, установившимся за пятнадцатилетнее правление нашей милостивой королевы. Поскольку эти факты, как и многие другие, были подкреплены свидетельскими показаниями под присягой, суд в своем вердикте признал их виновными и всех троих осудил на смертную казнь через повешение завтра на рыночной площади города Хантингдона.

Глава 9

ДВЕ ВЕДЬМЫ И КОЛДУН

Рано утром отряд вооруженных пиками солдат подошел к Саттон-Бриджу, чтобы оттуда отплыть на Мидвэй: поговаривали, что его светлость граф Лестер начал собирать армию для борьбы с испанским засильем в Нидерландах. Громкая ругань и грохот от пик, которые волокли по участку, выложенному булыжником, — такое оружие из-за чрезмерной его тяжести невозможно было долго нести на плече — разбудили сквайра Эндрю Тарстона, спавшего на одной постели с Питером Хоптоном и Генри Уайэттом.

Прочистив горло и сплюнув на пол, сквайр Эндрю, раздраженный, с мутными глазами, прошаркал вниз по лестнице, чтобы объясниться с офицером. Им оказался довольно-таки неказистый молодой джентльмен, хоть он и был ярко одет в походный плащ, где сочетались зеленый и золотистый цвета, наброшенный на дублет и короткие голубые штаны с горчично-желтыми полосками. Голову офицера украшала очень модная плоская шляпа с алым страусиным пером, в данный момент вяло свисающим у него над плечом. Он терпеливо пришпоривал и дергал за уздцы серого жеребца, пока тот не встал на дыбы и не забил в воздухе передними копытами. Зрелище по меньшей мере было впечатляющим.