Выбор – быть человеком! - Ольга Войлошникова

По хмурому лицу трудно было понять: обрадовалась она или огорчилась

— Это вот сюда? — Лейла показала пальцем на торец длинного садовского здания, глядевшего прямо на крыльцо столовой.

— Да, в первую же дверь заходи, скажешь, что я отправила — они в курсе. Всё ясно?

— Да.

— Иди.

СЕРЁГИНЫ УСПЕХИ

День тот же, первое сентября

Кельда

А я пошла к Серёге, проверять его новые успехи. Нифредил ставил очередной, извините, эксперимент. Вот прямо на человеке.

Короче, следуя за широко распространённой в узких кругах идеей, что мозг человека эволюционировал как баллистический компьютер, Ниф решил пригрузить пациента именно в этом направлении: физуха + ловкось + меткость. На маленькой площадке происходила сложнонаправленная беготня в сочетании с метанием всяких разных предметов в разнообразные цели. За прошедшую неделю Серёга, как мы и предполагали, скинул вес практически до нормы, хоть и остался рыхловатым. Теперь он носился по площадке, сбивая мишени, и пыхтел как паровоз.

Азартное занятие это метание, скажу я вам.

Нифредил подошёл ко мне и сел рядом на лавочку.

— Ну, рассказывай.

— Идём по плану! — бодро отрапортовал эльф. — Сейчас Наська придёт, оставлю с ней, читать-рисовать. Я со своими за брусникой.

Имелся в виду Нифредиловский отряд рейнджерят, конечно же.

— Знаете что, ребята… — брат с сестрой пытались по очереди сбить последнюю мишень уже, наверное, в сто тридцать второй раз… — Слушай, ты уж сильно-то сложные задачи им не ставь.

— Да что вы, матушка кельда!.. Ну, вот видите!

Наташа с Серёгой радостно заскакали по площадке, вопя «ура!» в два голоса.

— Ага, вижу. Так вот, езжайте-ка вы все вместе за брусникой. Физуха восстановилась, агрессии нет. Речь тоже более-менее…

Шепелявость, на самом деле, осталась, но это уже можно было терпеть; сейчас Серёга разговаривал примерно как карманник Кирпич из «Места встречи…»

Таким образом, вторая половина дня у меня освободилась, и я с чистым сердцем пошла к Элин. Проект у швей был интересный, с привлечением рунников, и у меня было внутреннее ощущение, что моя подпитка будет нелишней. И просидела я бы там тихо-мирно до вечера, если бы в раскрытые окна (тепло у нас пока) не начали доноситься странные звуки. Вот знаете: бывает так, слышишь что-то невнятное, издалека — и не понятно: что, и явно что-то не так.

Девчонки в мастерской начали переглядываться. Я высунулась в окно.

— Слушайте, по-моему у детей что-то? Схожу я, девочки.

ЛЕЙЛА. ОПЯТЬ!

У Лейлы была истерика.

Нет, неправильно. Истерика — дело простое, поправимое парой пощёчин.

Лейла сломалась. Снова.

Сперва всё было нормально, она помыла полы в детской столовой, потом довольно долго что-то помогала на кухне, а потом дети пошли на прогулку, и её отправили на игровые площадки, вынести чайники с водой для питья.

Она, конечно, сильно вытянулась за год, но лицо — лицо изменилось очень мало. И младший брат узнал её мгновенно и закричал:

— Лейла! Ты пришла за мной!

Что за спусковой крючок нажала эта фраза? Видимо, это были слова, которые она страстно хотела выкрикнуть сама — целый год, пока не поняла, что за ней никто не придёт. И теперь они рыдали вдвоём, причитая что-то по-своему, и не могли остановиться. Ещё восемь Петрашенок, увидев наконец родное взрослое (по их понятиям) лицо, обступили ревущую пару и присоединились к концерту. Вокруг метались растерянные воспитатели, кто-то привёл с прачки трёх цыганок в мокрых фартуках, они пытались уговаривать сразу всех, но толку было мало.

При виде меня все обрадовались. Как же! Пришла кельда и сейчас всем станет счастье! Пуф-ф-ф-ф-ф…

— Так, девочки, мелких берём — и в какую-нибудь одну группу, на коврик складывайте, — дальше мне надо было только тыкать пальцем во взрослого, в предназначающегося ему ребёнка и усыплять по очереди. Последними отключились Лейла с братцем.

Когда все Петрашенки были уложены в одной из групп на ковёр, я выпроводила всех лишних и разбудила «виновницу торжества». Она вскинулась, увидела девять маленьких сопящих тел и снова начала реветь, тихо размазывая по лицу слёзы. Так… Я сходила до воспитательского стола, пошарилась в дежурном шкафчике, нашла рулон бумажных полотенец.

— Держи.

Мы сидели. Я — на детском стульчике, поглаживая наблюдающую за сценой саламандру. Лейла — на ковре; кучка смятых бумажных полотенец около неё росла. Мы не нужны были ей. Ей нужно было выплакаться, наконец-то выплакаться. Мы ждали.

Когда пик наконец был пройден и реки слёз начали иссякать, сменяясь длинными горькими вздохами, я спросила:

— Лейла, ты хочешь быть свободной?

Она посмотрела на меня исподлобья, выискивая подвох. Опухла-то…

— Да перестань, не все и не всегда хотят обмануть! Ты же можешь увидеть, я знаю. Увидь.

Саламандра спустилась с моей коленки и села напротив цыганки, испытующе глядя ей в глаза.

— Что это? — в её голосе был страх. И это был вопрос не про огненную ящерицу.

— Истинность намерений. Точнее, бледная тень того, что ты могла бы видеть.

Новый дар всегда поражает человека. Особенно, если он — первый.

— То есть… я стану… как вы?

— Не вполне. Дар твой другой, хотя в целом его можно рассматривать как вариацию ви́дения душ. Определённый сектор.

Она задумалась. Посмотрела на меня. Боится спросить.

Я усмехнулась:

— Ага. Теперь ты почти как я. Ведьма.

— Вы шутите?

— Почему⁈ Видящая души — ведающая — ведьма. Можно же и так сказать. Теперь подумай вот о чём. Сегодня у тебя открылся дар, и я вынуждена потребовать от тебя сделать выбор. На самом деле я бы предпочла, чтобы это случилось позже, но тут уж ничего не изменишь. Итак. Если ты действительно хочешь стать полноценным членом общества, отвернуться от дурного прошлого, научиться множеству полезных вещей, развить свой дар, стать магом с большой силой, став частью нашего баронства (это обязательно) — тогда и только тогда Белый Ворон будет тебе помогать. Если у тебя будет хотя бы тень намерения вернуться к прежним делишкам — не обессудь. Скажу тебе откровенно, как ведьма ведьме: тогда я сделаю всё, чтобы дар твой угас. И, вероятнее всего, ты никогда не выйдешь из рабства. Этот мир и без того сложен, чтобы плодить потенциальных врагов. А теперь я повторю свой вопрос: Лейла, ты хочешь быть свободной?

По-моему, всё было предельно честно. Если хочешь воровать и бандитствовать — уж извини, я сделаю всё, чтобы этому воспрепятствовать. А вот если желаешь перековаться — что ж, добро пожаловать: кто был никем — тот станет всем!

На этот раз она долго молчала, потом посмотрела на своих братьев и сестёр:

— А они?

Я задумчиво вздохнула:

— С ними сложнее. И в то же время проще. Родовая клятва — дело такое… С одной стороны, поскольку у них нет старших родственников, я чувствую свою ответственность за их жизнь. То есть я не смогу, допустим, взять и отпустить их на свободу — идите куда глаза глядят. Куда они пойдут? Это то же самое, что рыбок выпускать в лес. С другой стороны, эти люди, — я обвела всех лежащих пальцем, — они ведь вырастут. Так вот эти люди нужны мне только в виде верных подданных. В противном случае участь любого раба — навечно остаться рабом.

Она снова нахмурилась.

— Я могу подумать?

— Больше тебе скажу, ты должна подумать. Ответишь мне через неделю. Не хватит времени — подумаешь ещё. Просто придёшь и скажешь: мне нужно ещё время. Теперь про садик. Если для тебя видеть брата и остальных так тяжело, не хочешь ли ты попросить переменить тебе работу?

— Нет, наоборот!.. Я не буду больше так… Можно мне каждый день тут работать?

— На счёт каждого дня я не уверена, но три-четыре дня в неделю — вполне. И в свободные часы можешь общаться с родственниками, общение не запрещено. При условии полного выполнения работы и учёбы. Ещё вопросы?

— Нет, — она помотала головой.

— Тогда тащи мусорку, собирай свои горы и давай будить твою родню, ужин скоро.

Прошла неделя, и Лейла пришла ко мне с ответом.

— Ну что, какое будет твоё положительное решение?

Она похлопала чёрными ресницами, открыла рот, закрыла.

— Так. Ладно. Давай без идиоматических выражений. Говори. В чём проблема?

— Я… я боюсь, что… я не уверена, что… не осталось… как вы говорили… даже тени?

— А. Хм-м, — я сложила кончики пальцев домиком. — Это честно. Хорошо. Но ты хочешь быть свободной?

— Да.

— Смотри, ты знаешь