Я (не) твоя: Невеста поневоле - Ирина Манаева

— Не к добру, Касьян. Мертвеца кличет!

— Без тебя знаю, — сдвинул брови хозяин. Подошёл к ворону, поднимая за крыло. — Как есть померла, — покачал головой, вынося из избы.

— Это ж кого оплакивать? — испуганно глядела на мужа Фёкла. — Лушка, — пронзила её догадка. — Ульянка? — размышляла. — Петенька, — выдохнула жарко.

— Отчего не вижу тебя подле икон⁈ — зарычал Касьян. — Не зови горе! Иди поклоны бей пониже.

— А ты куды?

— Куды-куды, тьфу, — сплюнул в сердцах, раскудыкалась. Новости узнаю. — И Касьян вышел за калитку.

Ходит Степан вокруг Петьки по кругу, куражится, что сильней да ловчей.

— Моя правда, — басит, — потому и на земле ты лежишь, а я над тобой стою.

— Только всё одно Анна дитя моё носит, — поднимается Петька снова супротив Степана.

— Убью, — бросается тот, и ахает народ. Уж бабы подошли, головами качают.

Мутузит Степан Петьку, да и тот не отстаёт. Только у Степана губа разбита, а у Петьки глаз заплыл да голова кружится. Захрустели ребры, когда Степан и туда впечатал, закричал не своим голосом Петька от боли, а Степан шипит.

— Заберу Аньку, дочку свою и домой отвезу, а как дитё твоё народится — в канаву брошу свиньям.

«Не гляди в лицо, не ищи глаза, пусть Степан уйдёт, забирай с собой», — шепчут губы Лушки, что за Марфой повторяет. А, может, и не верит до конца, что судьбу можно править.

Заорал Петька, только не от боли на сей раз, злоба из него плещет. Побежал на Стёпку, видя его лишь одним глазом, и толкнул в грудь. Ухватился за одёжу Петькину соперник и за собой потянул. Да так, что несколько шагов назад вдвоём сделали, оступился Степан, падая на земь, и Петька за ним полетел. Лошадь сноровистая у Степана была, своевольная, никого позади себя не пущала. Взбрыкнула копытами да прямиком по голове хозяина и приложила. А, может, Петька то был. И упали о земь оба, окрашивая грязь дорожную в цвет красный.

— Убили, — крикнул кто из толпы, — убиииилиии, — заголосили бабы.

— А ну цыц, — прикрикнул Силантий, которому шёл восьмой десяток. — Все видали, что кобыла это!

— Да-да, — кивнули остальные.

— Царствие ему небесное, — перекрестился Силантий, шапку снимая, и остальные последовали за ним.

— Кому из них-то? — не понял Лаврентий, смотря на двоих мужей на земле, и оба без движения.

— Да поди разбери, токмо крови много, один точно не жилец.

Когда Назар в избу вернулся к Рябому, закончилось уж всё. Лежала Ульяна, прижимая к себе ребёнка, а Куприяниха в красном углу сидела с глазами закрытыми. То ли спала, то ли отдыхала, то ли Богу молитвы посылала тихие.

Открыла всё ж глаза.

— Девка, — произнесла, будто важно было Назару то знать, и с души у него камень всё ж упал. Живы. Обе живы! И любовь его, и дочка её… от другого.

— Тяжко было, да будто кто руками моими вертел, — делилась Куприянихе. — Токмо одного не понять, — размышляла вслух. — Вроде не по сроку вышло, а будто дозрела. Перепекать не стану. Хорошая девка. Чудо это, что живая. Да ещё большее, что сильная да крупная. Бежать мне пора, — засобиралась. — Агафья нашлась, — увидала на руках Назара девчонку, — вот и ладно. Где токмо мать её ходит не пойму.

— Награду тебе сейчас дам, погодь, — просит Ульяна.

— С Зосимом у меня дела, не с тобой, — отмахнулась Куприяниха. — Не простил бы, коли и вторую загубила жену. А теперь радость — дочка.

— Настенька, — улыбнулась Ульяна.

— Господь с вами, — перекрестила Куприяниха и на улицу вышла.

Опустил на пол Агафью Назар, не знает, куды глаза деть.

— Поздравляю, — бурчит. Шапку всё ж снял, и видит Ульяна, что голова у него спереди бритая, как всем рекрутам делают, чтоб знали другие, ежели сбегут.

— Назар, — ахнула, пугаясь. — Почему ты тут?

Сказать али промолчать и весь век груз за собой тащить?

— Беглый я, любушка, — смотрит в пол, боясь глаза поднять. И стыдно ему за то, что предложить ей теперича ничего не может, окромя любви своей. И куда с этим добром? Ни избы, ни хозяйства, ни рубля. Дитю молока надобно, где взять?

— Отчего ж сбежал? — спрашивает, а у самой голос дрожит, и девчонка спасителя своего за бушлат дёргает, будто сказать чего хочет. Только нет больше никого для Назара, когда Ульяну свою видит. Как солнце для него сияет, как луна на небе путь освещает в ночи. Поняла Агафья, что не до неё тут, и опять на улицу сбежала. Остался там Петька без неё, надобно и его выручать.

— Улюшка, — бросился к ней Назар. Упал на колени подле. Так мечтал, вспоминал тот миг, что она ему подарила. — Самым счастливым был на земле, самый счастливым, — смотрит в глаза, а у самого слёзы наворачиваются. Что ж за мужик такой, что готов тут оплакивать своё несбывшееся счастье?

— Не могу просить с собой уйти, вижу, не сможешь, не схочешь. Да и дать ничего не могу, окромя любви. Только знай: никакие ветры не сотрут её, никакие реки не затопят, никакое солнце не высушит. Сердце только тебе принадлежит, родная моя.

Схватил руку девичью, прижимает к губам, покрывает поцелуями. А в голове слова бьются. «Моя, только моя».

Не может Ульяна слёз сдержать. Сердце птицей из груди рвётся, выпорхнуть хочет. Обнять любимого, прижаться к нему, говорить, что никого так не любила и полюбить не сможет.

Закряхтело дитя, приковало внимание.

— Мать ты теперь, — грустно улыбнулся Назар, — а он отец, — и видела женщина боль в его улыбке такую, будто и рад он, и убит той радостью. — Всё б отдал, чтобы наше дитя было.

Посмотрел ласково на девчонку, пальцем по личику провёл. И так хотелось закричать Ульяне, что его это дитя. Плод любви. Не прошла даром ночь та волшебная, подаренная им. Да не только её та тайна. Зосим — муж законный теперича. Не может так с ним Ульяна. Всё стерпел, принял её и дитя, потому и она отплатит ему тем же. Не любовью, а преданностью.

Сплелись пальцы воедино. Пронзило током Ульяну.

— Хошь, подержи, — подсовывает ему дочку. — Будто и впрямь она наша.

Блестят слёзы, сжала зубы так, чтоб не сказать дале. И хоть подсказку сама Куприяниха ему дала, не догадался, не докумекал Назар, а потому и было у него в те минуты всё понарошку, невзаправду.

Прижал к себе ребетёнка, не смогла Ульяна смотреть. Зарыдала, отвернулась. Глотает слёзы, кусая кулак, чтоб не слышал её парень. Не глядел, как томится она тайной, как страдает, что конец это. Что в последний