Тверской Баскак. Том Третий - Дмитрий Анатолиевич Емельянов

чему, пока вывел свою сотню, скоротечный бой уже закончился. Нет! Я его ни словом не упрекнул, упаси бог! По мне он все сделал правильно и своевременно, но у него свое понимание момента, и какую-то вину он за собой держит, отсюда и желание хоть что-то сделать и хоть как-то отличиться.

Я его понимаю, но излишнее рвение мне сейчас не нужно, поэтому отрицательно мотаю головой.

— Не надо, не торопись!

Как только закончили с пожаром, я велел Куранбасе разослать гонцов по городу и известить всех именитых в Полоцке людей, что князь Константин и консул Твери зовут их на разговор. Можно, конечно, было сделать так, как предлагает половец. Попросту согнать всех жителей на площадь и поставить перед фактом, вот какие правила теперь будут в городе, но мне все же хочется, чтобы народ принял нас добровольно. Знаю, с таким князем, как Константин, это задача из непростых превращается в архисложную, но все же…

«Вон он сидит недовольный, — бросаю взгляд на новоявленного князя Полоцка, — дай ему волю, он бы уже головы начал рубить».

Словно услышав меня, тот нервно забарабанил пальцами по столу.

— Не понимаю, чего ты с ними возишься?! Они же только твердую руку да кнут понимают!

Эта бесцеремонная глупость страшно бесит меня, но чему меня здесь жизнь научила, так это сдерживанию эмоций. В этот раз я все же не отказываю себе в удовольствии поставить князя на место.

— Может мне забрать своих стрелков и вернуться в Тверь, а ты уж, раз такой умный и все знаешь, сам тут порядок наведешь.

Я вижу, как его самовлюбленная, переполненная обиженной гордыней натура жаждет избавится от меня и надменно выкрикнуть: «ну и уходи, я тут сам разберусь», но инстинкт самосохранения оказывается сильнее и побеждает. Князь молча поджимает губы и отводит взгляд, ведь мы оба знаем, мои роты еще не скроются за горизонтом, как его тут сразу же прирежут без единой капли жалости, так он всем насолил.

Задержав на нем долгий и жесткий взгляд, я показываю ему, что идиотские советы мне не нужны, а затем добавляю в голос примирительные нотки.

— Идика ты князь к себе, отдохни! Устал поди, а я тут подумаю в тишине.

Константин срывается с места, своей порывистостью выплескивая недовольство и убеждая самого себя в собственной независимости и смелости.

«Господи, и с кем мне приходится работать!» — Вздохнув, дожидаюсь, пока за князем захлопнется дверь, и поворачиваюсь к Куранбасе.

— Проследи, чтоб глаз с него не спускали, как бы не выкинул чего!

* * *

Уперевшись руками в перила крыльца, я смотрю сверху на собравшихся на княжем дворе людей. В первой линии боярские шубы и бобровые шапки, вторым рядом купеческие тулупы, а по краю уж крестьянские армяки и треухи. Это старосты ремесленных концов. Их я тоже позвал, мне хочется, чтобы меня услышал каждый в этом городе.

Люди смотрят на меня хмуро, и винить их в этом трудно, когда запах гари все еще стоит в воздухе.

— Здравствуйте, половчане! — Приветствую народ и слышу в ответ лишь недовольный гул.

Этот коллективно-молчаливый протест нужно во чтобы то ни стало разбить, и в этом у меня немалый опыт еще со школы. Начинаю с легкой подначки.

— Чего такие мрачные, люди добрые?! — Улыбаюсь во весь рот и тут же получаю в ответ жестко и зло.

— А ты выдь за ворота да на пожарище глянь, тоды и спрашивать не надо будет.

Снимаю улыбку с лица и добавляю в голос праведного гнева.

— А вы думали, как будет?! Или вы вообще не думали, когда своего наследственного князя изгоняли, а ворога литовского на стол Полоцкий хотели посадить?!

Беру паузу, и в нее тут же влезает юркий длинноносый человечек в боярской шубе и в колпаке с собольей опушкой.

— Это ты про Константина чтоль?! Так он нам не князь, его и отец стола княжеского лишил, да с города погнал!

Пропускаю первую часть его тирады и цепляюсь за последнюю.

— Это с чего же ты так решил?! Зачем же отцу родного сына наследства лишать?!

— Зачем?! — Взвился носатый. — Да за непотребство всякое! За то, что девку купеческую сильничал!

«Ну вот мы и пришли куда надо!» — Мысленно усмехаюсь и вкладываю в голос праведный гнев.

— Ты зачем же брешешь, чего не знаешь, песий сын! Наговариваешь на князя своего! За то ведь и головы можно лишиться!

От моей угрозы мелкий спрятался за спиной дородного боярина с жестким, как из камня вырезанным лицом, а тот зыркнул на меня из-под кустистых бровей.

— Грозить Ивану Федорычу не за че, он говорит то, что каждый здесь знает, а…

— Вот как, — обрываю его на полуслове, — а у меня совсем другие сведения!

Жестом маню стоящего за дверью купца Ярца Кошеля и подталкиваю его к перилам.

— Подойди, расскажи, как все было на самом деле.

Мужик поначалу жмется, врать ему не впервой, но вот так, чтоб в глаза именитому боярству, то боязно. Мой взгляд говорит ему — даже не вздумай пойти на попятный, и тот, выдохнув, начинает выдавать обговоренный текст.

— Простите люди, добрые! Оговорил я понапрасну княжича Константина…

Он эмоционально и ярко рассказывает, что было все по любви и согласию, а он, не разобравшись сгоряча… А когда княжич тайно попросил руки его дочери Марфы, он понял, что сотворил, но было уже поздно.

Смотрю, как купчина искренне бьет себя кулаком в грудь, и только дивлюсь.

«Ну прям артист пропадает! Пожалуй, сейчас он и сам верит своим словам!»

Я осознанно свел весь конфликт к инциденту с купеческой дочкой. Во-первых, сейчас все увлеченно слушают раскаявшегося папашу и совсем забыли, как про выгоревшие посады, так и про все прочие выкрутасы Константина. Во-вторых, теперь, вроде как, и не княжич изгой и обвиняемый, а это они все виноватая сторона. Осудили парня без вины, из города выгнали! Кому теперь ответ держать?!

А Ярц уже кланяется честному народу и слезно прощенья просит.

— Вы уж простите меня, люди именитые! Конечно, грех, чтобы до свадьбы! Но уж коли случилось, то не смог я зла на княжича держать, благословил их на брак. Свадьбу вот по весне сыграем!

Народ на дворе стоит молча, и вид у всех такой, будто на них на всех разом ушат холодной воды выплеснули, а я немного злорадствую про себя.

«Ну что, познакомились с методами двадцать первого века?! И что теперь на это скажете?!»

Купец свое дело сделал, и он знает, за что старался да душой кривил. Его дочь станет