Работы разных лет: история литературы, критика, переводы - Дмитрий Петрович Бак

Увлекаясь прежде всего «вдохновенными импровизациями» известного профессора философии Ф. А. Голубинского, официально Н. «шел в академии не по истории, а по математическому отделению», хотя по настоянию «начальства» вскоре решил «заняться церковно-историческим исследованием о значении в православной церкви символа Св. Софии (Автобиография. С. 54).

В конце 1824 г. после получения (20.Х.) магистерской степени Н. возвращается в Рязанскую семинарию в качестве профессора словесности и немецкого языка. Воспитанники Н. отмечали его обширную эрудицию, деловое и уважительное обращение со слушателями, логичность и четкость речи. При изучении риторики Н., вопреки традиции, «многие примеры ‹…› брал из русских поэтов» (Ростиславов Д. И. Указ. соч. С. 101).

Н. тяготится своим положением в семинарии: «Жизнь моя ‹…› походит на плен узника» (из письма к отцу, цит. по: Козмин Н. К. С. 19). В 1826 г. подаст прошение об увольнении от должности и о выходе из духовного звания для поступления в гражданскую службу. 9.Х.1826 г. это прошение было удовлетворено, а уже в декабре Н. переезжает в Москву, где до 1831 г. не имеет официальных занятий. Довольно продолжительное время Н. занимает место домашнего учителя в семье Самариных (воспитанник Н. Ю. Ф. Самарин впоследствии станет одним из крупнейших мыслителей славянофильского направления). В доме Самариных Н. много времени посвящает чтению, расширению своего культурного кругозора. Особенно значительное влияние оказали на него исторические труды Э. Гиббона и Ф. Гизо, в которых выпускник духовной академии обнаружил привлекательное соединение фактологической добросовестности и стремления философски осмыслить причинно-следственную взаимосвязь исторических событий. «На каждой почти строке видел имена и факты, совершенно мне известные, но в свете таком, который никогда не был мною и подозреваем» (Автобиография. С. 56).

В 1820 годы в России стремительно растет интерес к историческим штудиям, ширится популярность романтических настроений: «Мы живем в веке романтизма. ‹…› Мы живем в веке историческом» (Марлинский А. «Клятва при гробе Господнем. Русская быль XV века». Соч. Н. Полевого. М., 1832 года // Моск. телеграф. 1833. № 15. С. 405). В этих условиях Н. пытается органичным образом совместить романтическое одушевление и приверженность классическим традициям: «Не будь положен во мне Фундамент старой классической науки, я бы потерялся в новых романтических мечтаниях» (Автобиография. С. 57). Поприще домашнего наставника не могло удовлетворить Н. Сблизившись с М. Т. Каченовским, известным университетским профессором, главой «скептической школы» историков, адептом классицизма, издателем консервативного на ту пору «Вестника Европы», Н. по его просьбе написал для журнала несколько обширных работ по истории (О происхождении, существовании и падении итальянских торговых поселений в Тавриде // Вестник Европы. 1828. № 15–19), эстетике (О высоком // Вестник Европы. 1829. № 3–6), философии (Платон, философ оригинальный, систематический // Вестник Европы. 1830. № 5; Идеология по учению Платона // Вестник Европы. 1830. № 11; Метафизика Платонова // Вестник Европы. 1830. № 13–14). Однако широкую известность Н. принесли критические статьи, написанные от имени «экс-студента» Никодима Надоумки: «Литературные опасения за будущий год» (1828. № 21–22), «Сонмище нигилистов» (1829. № 1–2), «Всем сестрам по серьгам (Новая погудка на старый лад)» (1829. № 22–23), а также примыкающие к ним иронические рецензии на произведения А. И. Подолинского, Ф. В. Булгарина и др.

Витиеватая, пересыпанная учеными терминами и латинскими цитатами речь Надоумки задевала, провоцировала полемику. Экс-студент с Патриарших прудов совмещал в себе черты «простодушного» прозорливца и вместе с тем наивного юноши-теоретика, только еще знакомящегося с литературной жизнью и оценивающего ее факты с энтузиазмом и резкостью, свойственными молодости. Суждения Никодима Надоумки в конечном счете были вполне серьезны, несмотря на демонстративную их «привязку» к условной фигуре критика-неофита, не признающего модных веяний и черпающего собственные мнения из сентенций постоянного собеседника – резонера Прова Силича Правдивина (ср. намеренно пародийный образ пушкинского Феофилакта Косичкина, через несколько лет выступившего на страницах «Телескопа»).

Включившись в яростные споры классиков и романтиков, Надеждин резко выступает против романтических порывов, ведущих в «туманную бездну пустоты». Нападкам подвергаются не только Байрон и Гюго, но и произведения Пушкина, Баратынского, журнал Н. А. Полевого «Московский телеграф», его же «История русского народа». Полемизируя с Тленским (поклонник романтизма, постоянный персонаж ранних статей Надеждина), Надоумко вовсе не следует его негативной логике (уничтожить «ржавые оковы школьного рабства» и т. д.). По верному замечанию В. Г. Белинского, «противник романтизма понимал романтизм лучше его защитников» (Собр. соч.: В 9 т. М., 1979. Т. 4. С. 89). Представление о гении как о демиурге, не признающем какие бы то ни было правила, «экс-студент» уточняет с помощью определения Шеллинга («гармоническое слияние в человеке бесконечного с конечным»), романтический постулат о «бесцельности» искусства корректирует кантовским понятием «соразмерности цели без цели». Отмена устаревших правил и канонов означает для Н. лишь необходимость осознать закономерности бытия современного искусства, ибо «никакая сила не удобомыслима без законов».

В ранних статьях и рецензиях Н. нередки и прямолинейны обвинительные декларации («О бедная, бедная наша поэзия! – долго ли будет ей скитаться по нерчинским острогам, цыганским шатрам»), императивные рецепты («Что за решительная антипатия ко всему доброму, светлому, мелодическому») и т. д. Подобные пассажи вызывали раздражение многих современников, в частности Пушкина, написавшего в 1829 г. несколько эпиграмм на Н. («В журнал совсем не европейский, / Над коим чахнет старый журналист, / С своею прозою лакейской / Взошел болван семинарист» и др.). Создатель Никодима Надоумки был безоговорочно зачислен в сторонники Буало и Лагарпа, хотя он «был не совсем искренним поборником классицизма так же, как и не совсем искренним врагом романтизма» (Там же. С. 89). Свои взгляды он развил в опубликованной в 1830 г. латинской диссертации «De origine, natura et fatis poeseos, quae romantica audit» («O происхождении, природе и судьбах поэзии, называемой романтической»), представленной на соискание докторской степени. Впрочем, «прошение о допущении к испытанию на степень доктора словесных наук» (Попов Н. Н. И. Надеждин на службе в Московском университете (1832–1835) // Журн. мин. нар. просвещения. 1880. № 1. Отд. 2. С. 4) было подано Н. еще в апреле 1828 г., однако дело осложнялось тем, что соискатель не имел не только университетской степени магистра, но даже кандидата. Потребовалось личное позволение министра кн. К. Л. Ливена, чтобы богословскую степень Н. приравнять к светской магистерской степени. 24.IX.1830 г. после блестящей публичной защиты Н. был утвержден в степени доктора этико-филологического отделения Московского университета. С декабря 1831 г. начал преподавать логику, российскую словесность и мифологию в Московской театральной школе, вернувшись, таким образом, к профессиональной преподавательской деятельности.

Диссертация Н. (точнее, фрагменты из ее русского перевода, опубликованные в первых номерах «Вестника Европы» и «Атенея» за 1830 г.) вызвала разноречивые отклики: от мелочных издевок Н. А. Полевого в «Московском телеграфе» до сдержанной полемики И. Н.