Кавалер Золотой Звезды - Семен Бабаевский

— Кончили? — спросил он, когда Сергей умолк.

— Да… Но я изложил лишь в общих чертах.

— Понимаю… Да, так вот что я вам скажу. — Он не сел за стол, а продолжал ходить по кабинету. — Вот что я вам скажу, дорогой товарищ: хоть и в общих чертах, но излагали вы свою мысль правильно и очень хорошо, даже не то что очень хорошо, а просто красиво! Я бы сказал: красочно! У вас получилась, как это говорят писатели, настоящая художественная проза… Говорили вы взволнованно, и это меня очень обрадовало…

Сергей облегченно вздохнул и подумал: «Обрадовался… Значит, поддержит… Видать, человек понимает…»

— Как это вы сказали в одном месте: «Величественная панорама послевоенного строительства колхозной станицы…» Это место мне очень понравилось… И что особенно приятно было слышать и сознавать, так это то, что вот такое смелое — да, да! Я не боюсь этого слова! — он энергично взмахнул рукой, — именно смелое начинание и исходит не из каких-нибудь канцелярских дебрей, а от вчерашних фронтовиков! И вот, когда я слушал вас, в голову невольно приходила мысль: почему мы так плохо популяризируем трудовой опыт бывших фронтовиков? Почему в нашей печати нет подробных рассказов о том, как вчерашние воины стали активными строителями? Иногда читаешь передовицу нашей городской газеты на тему об участии демобилизованных товарищей в мирном строительстве, и что же видишь в этой передовице? Одни рассуждения и очень мало интересных фактов. А ведь вот он, живой факт, стоит передо мной, да еще и какой факт! Говоря образно, герой фронта стал созидателем! Вот где лежит закон диалектики! Фронтовик пришел домой, и по его почину составляется пятилетний план станицы… Казачья станица имеет свой пятилетний план! Да тут, если подойти к этому факту с политической точки зрения и сделать соответствующий вывод…

«Что-то мне эти рассуждения не нравятся, — подумал Сергей, терпеливо слушая управляющего. — Ну и говорил бы конкретно, практически… Нужно шестнадцать вагонов леса — вот об этом и надо вести речь… А он развел теорию…»

Сергею не трудно было понять, что управляющий Н-ской конторой был человек разговорчивый, любивший, не в пример другим, не минутный разговор со своими посетителями, а, так сказать, затянувшуюся беседу. По складу своего характера он был из числа тех хозяйственных руководителей, которые считают: если они разговаривают с посетителями подолгу, то тем самым показывают, что не зря же они занимают такие ответственные должности…

Таков был и наш управляющий. Начав свой разговор с похвалы фронтовикам, он перешел к международному положению, бегло коснулся и последнего выступления Черчилля, и Парижского заседания четырех министров, и даже не забыл упомянуть о промелькнувшем в печати сообщении об испытании атомной бомбы в районе атолла Бикини… Сергей слушал, слушал, а потом, набравшись смелости, спросил:

— А как же все-таки насчет моей просьбы?

— Ах да!.. Видите ли, все это делается не так просто… Но ничего, я помогу вам добрым советом. Поезжайте в Ставрополь. Это же очень просто: сел в самолет и через сорок минут в Ставрополе… Да, в крайплане вам утвердят объекты строительства, дадут наряды, и тогда уже милости просим к нам…

Управляющий говорил убедительно, и Сергей ему поверил. Но обидно было, что столько потеряно времени. «И надо же мне было послушать этого Емницкого, — думал он, выходя из кабинета. — Ну, ничего, полечу и в Ставрополь. Там я сразу все и сделаю. Там можно будет заодно и строительные объекты, и весь пятилетний план станицы утвердить и получить наряды…»

День был знойный. Сергей вошел в комнату гостиницы, облегченно вздохнул и лег на кровать. Он думал о поездке в Ставрополь и мысленно ругал Рубцова-Емницкого. «Ну, какой же я дурак! И послушался ж этого… для ясности… Сколько дней потеряно…»

Вошел Дорофей. Молча постоял возле кровати. Кашлянул.

— Дядя Сергей, — сказал он, тронув Сергея за плечо, — а та девушка, что в белом переднике, вас спрашивала.

— А! Дорофей, дружище! — сказал Сергей, вставая. — Не беда, что она меня спрашивала… Вот что, Дорофей! Завтра ты поедешь домой. Отвезешь Савве письмо.

— А вы как же? Тут остаетесь?

— Нет. Я полечу в Ставрополь.

— И чего ж вам летать? Летать, как я полагаю, страшно. Лучше поедемте на тачанке. Дорогу я хорошо знаю.

— Далеко. Долго будем ехать, а мне надо быстро. — Сергей задумался. — Завтра подвезешь меня на аэродром. Готовься, выедем на зорьке… А теперь пойди и позови дежурную. Надо с нею расплатиться.

Дорофей непонимающе посмотрел на Сергея, но ни о чем не стал спрашивать и пошел звать дежурную.

Глава XV

На сером поле стояли, готовые к вылету, четыре авиалимузина типа «У-2». Не прошло и десяти минут, как Сергей сидел в самолете. Напротив него, спиной к пилоту, уселся полный мужчина в белой рубашке, с кожаным портфелем, лежавшим у него на коленях. Самолет еще не успел оторваться от земли, а попутчик Сергея уже склонил набок голову и в сладкой дремоте закрыл глаза, — видимо, ему не первый раз приходилось летать по этой трассе… Под крылом проплывали кустарники, стога сена, пасущиеся коровы, телеграфные столбы, — самолет медленно взбирался по невидимой горе все выше и выше. Степь была залита мягким светом утренних лучей. Открылась взору прикумская пойма. Рисунок Кумы, с желтыми глиняными берегами, имел причудливые изгибы. Проходя село, эта тихая степная река выделывает и кренделя и петли — то потечет в одну, то в другую сторону, то изобразит колесо, то бублик, а то, как бы себе на удивление, начертит огромный вопросительный знак и только тогда уже выйдет за село, в степь… А в степи простор, и тут Кума дает себе волю и начинает писать такие восьмерки, такие узлы и петли, что рябит в глазах, когда на нее долго смотришь с высоты. В пойме Кумы серебром отсвечивали виноградники, темными полянами рисовались сады и лежали села — одно длиннее другого, с белыми хатами, сверху похожими на ульи…

Сергей посмотрел на юг. Там, совсем близко, из-за зеленых гор выступал Кавказский хребет, не белый, а синевато-розовый. Он изогнулся как бы перевернутой подковой, и в середине ее в виде шипа возвышался Эльбрус с искрящимися шапками своих вершин. Сергей еще раз взглянул на Пятигорск. Лучи солнца, только что показавшиеся из-за горы, залили всю низменность красным светом, и белые дома, и крыши, и окна так ослепительно блестели, что издали трудно было понять — город ли это, или у подошвы Машука раскинулась необыкновенного размера оранжерея под одной стеклянной крышей… Вершины Пятигорья были охвачены синей дымкой и приобрели как бы приплюснутую форму. Бештау тоже словно прижалась к земле, раскинув свои большие и малые отроги; она постепенно темнела и темнела, а потом и совсем скрылась из глаз…

А впереди расстилалась ставропольская степь в радуге летних красок, с зеркалами озер и прудов, и Сергей долго, как зачарованный, смотрел на плывущую под ним равнину, — смотрел, смотрел, а потом махнул рукой и сказал: «Какая ж ты широкая!» Простор, и какой простор уходил к горизонту!.. Степь и степь вокруг… Как же описать тебя всю сразу, со всеми твоими цветами, какие только рассыпались по тебе, со всеми твоими посевами, какие уже созрели и какие еще зреют, с холмами и водоемами, с садами и лесами?

В степи властвовала страда с ее палящим зноем. Сергею казалось, что вся степь была охвачена движением. Села и хутора опустели и приутихли — все живое переселилось на станы и на тока, к тракторам и комбайнам. Поля стали многолюдны: там машут крыльями лобогрейки, в которые впряжены то четверка коней, то пара добрых волов; видны погонычи, сидящие либо в седле, либо на ярме; там покажется одноконная бедарка с ящиком сверху, похожим на гнездо, а в том гнезде сидит либо бригадир тракторной бригады, либо участковый агроном; там растянулся по степи, ровной стежкой обоз бычьих упряжек — в бричках-бестарках бронзой отсвечивает зерно, и сидят в этом зерне мальчуганы-возчики с белыми, выгоревшими на солнце головами; там снуют взад и вперед грузовики, подняв такую непроницаемую гряду пыли, что она похожа на дымовую завесу, под прикрытием которой целая дивизия может идти в бой… Эх, шоферы, шоферы, знатные люди нашего века! Вот уж где вы вволю наиграетесь с ветром!

С воздуха хорошо видно, как движутся по пшенице комбайны. Тракторы, идущие впереди них цугом, напоминают степных жуков, волокущих свою ношу… Над соломотрясами подымается белая пыль, похожая на пар, у руля стоит штурвальный… Повсюду жнивье и жнивье, и только изредка заиграет на солнце сочное цветенье подсолнуха или ляжет то темная, как тень облака, кукуруза, то черный квадрат паров, похожий на отрез добротного сукна. А сколько же здесь дорог — и малые и большие, все они спустились, сплелись одна с другой. Ранней весной это были обычные, ничем не примечательные дороги, лежавшие по проселкам в траве и в бурьянах. Теперь же над ними закружилась пыль, и они расширились, ожили, и что ни дорога, то уже считай ее степным трактом… А какие села стоят на этих дорогах! Растянулись они по балкам, точно людям на удивление, и что ни название села, то кусочек самой поэзии: Нагут, Кынкыз, Курсавка, Суркуль.