Зубы дракона - Николай Дашкиев

Летом 1941 года семнадцатилетняя Майя готовилась выехать в Советский Союз и остаться там до окончания университета. Но война помешала осуществлению этого плана. Появление Бертона в имении Сатиапала казалось старому профессору чуть ли не чудом. Если бы он верил в богов, то назвал бы это щедрым подарком Шивы - бога, который воплощает в себе извечную смену жизни и смерти. Появился сын, появился помощник в работе,- тот, кто был так нужен долгие годы! И все благодаря слепому случаю!

Но знай Сатиапал историю своего сына полнее, он убедился бы, что о случае на этот раз не могло быть и речи.

Случай имел место более тридцати лет назад, чудесной весенней ночью в лесу вблизи Кембриджа. А дальше уже действовала суровая закономерность. Хинчинбрук искал человека, который помог бы пробраться в таинственное имение. Из агентурных данных было известно, что Сатиапал очень любил своего единственного сына. И даже если бы Чарлз Бертон не попал в Индию, именно его назначили бы помощником Хинчинбрука, так как именно на его фотографии после длительного изучения многих сот других, остановился взгляд одного из опытнейших руководителей английской разведки. А некий экскурс в биографию его родителей дал возможность подозревать уже не простое сходство, но нечто большее.

Случайность кажется непредвиденным, неконтролируемым явлением только потому, что не удается учесть все до мельчайших обстоятельств, проанализировать и прошлое и настоящее.

Нет, не случайно попали в имение Сатиапала Чарли Бертон, Андрей Лаптев и, наконец, профессор Калинников.

Не к какому-то другому радже, а именно к Сатиапалу в один прекрасный день после дождя приехал седобородый солидный мужчина, назвал себя и, когда Сатиапал наморщил лоб, вспоминая, сказал:

- Господин Сатиапал, вы меня не знаете. Вернее, не помните. Я - тот, кто помог вам похоронить академика Федоровского на христианском кладбище Стамбула.

Сатиапал вздоргнул. Из всех случайных встреч, какие он мог представить, эта была самой неприятной.

Глава XIII

ЗАВЕЩАНИЕ АКАДЕМИКА ФЕДОРОВСКОГО

Кочегар товаро-пассажирского парохода "Императрица Мария" Михаил Калинников попал в тифозный барак Стамбула накануне нового тысяча девятьсот двадцать первого года. Служились неожиданное, досадное приключение, но, может быть, только благодаря ему, Михаил избежал и белогвардейской контрразведки, и турецкой полиции.

В те дни принадлежность кочегара Калинникова к составу служащих бывшей пароходной компании Дунаева была чисто формальной. Большевик Калинников в свое время получил приказ организовать восстание на захваченном белогвардейцами пароходе, успешно осуществил его и глубокой ночью повел "Императрицу Марию",- а вернее "Зарю революции",- курсом норд-ост-ост на Новороссийск, отколовшись от эскадры, уходившей на всех парах из Крыма.

Это был неплохой подарок для молодой Советской России: "Императрица" везла приличный запас золота и обмундирования. Кроме того, на ее борту находилось несколько десятков высших чинов белогвардейской армии и бесчисленное количество всяческой мрази в трюмах.

Операция проходила четко; офицеров и белогвардейскую охрану удалось обезоружить без шума, однако среди восставших нашелся предатель - телеграфист искровой радиостанции. Тайком от всех он передал сообщение о восстании на корабле, и уже через несколько часов "Императрицу Марию" догнала канонерская лодка. После короткого боя восстание подавили. Многих из восставших расстреляли на месте, а Калинникова и нескольких членов ревкома заковали в кандалы и привезли в Стамбул, чтобы повесить прилюдно.

Арестантам удалось бежать. Они оказались на чужбине, без средств существования, рискуя ежеминутно попасть в руки преследователей, хотя Турция кишела белоэмигрантами и, на первый взгляд, в пестрой толпе спрягаться было не трудно.

Где-то в ночлежке Калинников схватил сыпной тиф, долго сопротивлялся болезни, но тридцатого декабря потерял сознание прямо на улице и пришел в себя уже в большом сарае, полном стонов, смрада и паразитов.

Турки боролись с эпидемией весьма своеобразно. Каждого больного, не пытаясь даже установить диагноз, считали тифозным и немедленно сплавляли в изолятор, который походил скорее на морг, чем на больницу.

Тот, кто попадал туда здоровым, как правило, обязательно заболевал. Больные почти с такой же закономерностью умирали. А мертвые валялись рядом с полумертвыми до тех пор, пока кто-нибудь из выздоравливающих не вытаскивал трупы в огороженный колючей проволокой двор на растерзание хищным птицам.

Михаил Калинников выжил наперекор "турецкой медицине". Тиф для него стал не страшен; а так как деваться было некуда, он, едва поднявшись на ноги, начал наводить порядок в карантине.

Имея очень слабое представление о медицине, кочегар тем не менее повел себя, как опытный врач. Прежде всего он разыскал среди выздоравливающих медиков и с их помощью устроил изолятор, в изоляторе "рассортировал" больных по болезням и создал "похоронную команду". Смелый и настойчивый, он добился от турков разрешения проводить все необходимые дезинфекционные мероприятия, сумел добыть кое-какие медикаменты и в бараке смертников организовал настоящую больницу.

Турки начали поддерживать его: как-никак, этот русский избавлял их от лишних хлопот, а требовал немногого. Больные называли Калинникова "профессором". Он не возражал, понимая, что в медицине подчас играют роль не только профессиональные знания, а умение своевременно поддержать дух больного, его веру в выздоровление. Со своими "коллегами" Калинников обращался с уверенным превосходством, не вникая в ненужные разговоры, а это, как известно, нередко воспринимается за признак большого ума. Да и времени для научных бесед не хватало: приходилось бороться за жизнь больных, и теперь многочисленный персонал "больницы" делал все, что мог.

Густая черная борода и касторовый сюртук, снятый с какого-то умершего, делали двадцатипятилетнего кочегара, во-первых, вдвое старше, а кроме того придавали ему даже известную импозантность. Турки охотно наделили его званием "главного доктора" и правами на более или менее самостоятельные действия.

Однажды в изолятор привезли нового больного. Вопреки заведенному порядку, больной категорически отказался снять свою одежду и пожелал видеть главного врача. Калинникову пришлось пойти.

- Вот он, господин профессор! - указал санитар на седого старика в одежде, которая когда-то, очевидно, была алегантной, но теперь поражала своей ветхостью.

Больной лежал навзничь; его лицо пылало жаром, с уст срывалось хриплое дыхание. Услышав голос санитара, он вздрогнул и, стараясь подняться, прошептал: