Тайна, приносящая смерть - Галина Романова

– А дочь Углиной? Саша, кажется?

– Саша, Саша, – со злобной гримасой покивал Данила. – Там все в полном порядке! Убитую видела, может, за час до смерти, может, и того меньше. Ужином ее кормила. Вообще утверждает, что это она ее кормила все три недели.

– Иди ты! – ахнул ошеломленный Толик. – И что потом? Что после ужина?

– А ничего. Ушла, говорит, от нее.

– И ты... Ты ее не задержал?! – Толик обескураженно почесал затылок. – Хотя за что? Убить она вряд ли смогла бы. Наш эксперт даже без вскрытия утверждает, что это дело рук мужчины.

– И я о том же. – Щеголев из-за его плеча глянул в распахнутый зев милицейской машины. – А кто это у тебя там маячит? Кого решил прихватить?

– Библиотекаря! Его, сердешного.

– С чего это?

Данила подошел поближе, уставился на мужика, съежившегося на сиденье в углу.

На вид лет пятьдесят, хотя он точно знал, что этому воздыхателю не более сорока. Всклокоченный, небритый. Глаза мутные, припухшие. Неопрятные мятые брюки без ремня. Футболка с большой дыркой по пройме. Сандалии на босу ногу. И стойкий, густой запах перегара.

– Красавец... – помотал головой Данила. – Все провоняем теперь, пока доедем. Вызвал бы в понедельник и...

– Так он сам напросился, – пожал плечами Толик.

– То есть?!

– Хочу, говорит, во всем сознаться. В чем, спрашиваю? В возможном убийстве Марии Углиной.

– Оп-па! – ахнул Данила и снова уставился на скорчившегося на сиденье тщедушного мужика. – Так прямо и сказал? Оговор?

– Хрен его знает, Данила. – Толик нервно глянул на часы. – Хочет человек сотрудничать со следствием... Заметь, первый из этого поселения! Почему нет? К тому же царапину нам продемонстрировал через весь бок. Утверждает, что это Маша его расцарапала тем вечером. Ссорились они будто на берегу пруда, где он ее нашел.

– Нашел?

– Ну да, утверждает, что в тот вечер напился и пошел ее искать. Видел издали, как она в дом к Татьяне Востриковой зашла со стороны огородов, как потом оттуда почти бегом выскочила. И рванула куда-то в сторону от ненавистного ему дома. Как будто к себе.

– Надо понимать, речь идет о доме Игоря Хлопова? – обратился уже к самому Владимиру Щеголев.

Тот молча кивнул, не поднимая глаз, все время сосредоточенно рассматривая что-то под своими ногами. Рассматривать там было ровным счетом нечего. Пол был чисто выметен перед самым отъездом. Да и мусорить тут водитель не особо позволял. Курить не разрешал, плевать себе под ноги тем более. Так что нечего, кроме хаотичного узора на резиновом автомобильном коврике, Владимиру было рассматривать.

– Так вот, когда Маша прошла мимо проулка, где живет Хлопов, наш герой-любовник отважился за ней последовать. И обнаружил ее в диком душевном смятении на берегу пруда.

– Это он так сказал про дикое душевное смятение или уже ты упражняешься? – ухмыльнулся Данила, выгибая спину, рубашка промокла от пота и липла к телу, и ничего так не хотелось теперь, как очутиться дома и забраться в ванну.

– Он. Он, книголюб наш несчастный. Будто по писаному строчил. – Толик глянул на тщедушную фигуру, замершую в горестной позе в глубине машины, и покачал головой. – Даже жаль его, честное слово. Интеллигентный такой, спокойный...

– Ладно, лирику оставь на потом. Что было после душевного смятения?

– А повздорили они, как утверждает наш воздыхатель. Он будто приставать к ней начал. Никогда, мол, не осмеливался, а тут позволил себе вольность ухватить Марию за грудь!

– Вот это да! – ахнул с притворным осуждением Щеголев и поразился тому, с какой болью тут же сверкнули в его сторону глаза библиотекаря. – Как же это вы, Владимир, осмелиться могли?

– Водка... – едва слышно отозвался тот после трехминутной тишины. – Все она, подлая! Я бы Машу никогда... А тут она такая... Такая красивая, такая желанная и... не моя! Я и полез к ней...

– И что дальше?

Теперь Данила говорил уже непосредственно с ним, оставив Толика без внимания. И чтобы тот вдруг не обиделся, сунул ему пластиковый контейнер с сыром и колбасой. Пусть занимается. У самого Данилы аппетита не было совсем.

– Она сильно рассердилась, накричала на меня, но я не остановился. Я продолжил... – На последних словах тот почти сипел. – Я продолжил к ней лезть, пытался уговорить ее бросить этого...

– Игоря?

– Да, его! Но она только посмеялась. Назвала меня... каким-то нехорошим словом, я не помню. Я простил бы, будь я трезв, но водка... Эта подлая что-то сделала со мной не то! – Он вскинул голову и замотал ею из стороны в сторону, с испугом уточняя: – Это я про водку, не про Машу!

– Да понял я, что было дальше?

– Я... – его и без того узкие плечи сжались еще больше, подбородок упал на грудь. – Я полез к ней под юбку! Какая грязь, господи! Как же так можно?

– И что дальше? – поторопил его Данила.

– Она расцарапала меня! Мне сделалось больно и...

– И?

– И все, потом провал! Я ничего не помню! Но, наверное, это я убил ее, потому что больше некому! Я сознаться хочу, и все. Простите, у меня очень болит голова. И свет, очень яркий свет. Вы не могли бы прикрыть дверь?

Данила безропотно повиновался просьбе, привалился спиной к пыльной дверце и задумался.

Он уже и не знал теперь, радоваться ему или повременить пока. Кажется, убийцу Углиной Марии они нашли. Правильнее, он сам нашелся, решив заговорить. Когда, помнится, его вызывали в отдел, он не был столь словоохотлив и на все вопросы отвечал одним коротким словом: спал. Напился и спал. Что тут можно добавить?

Приезжал он пару раз, и оба раза вместе с участковым. Тот его в кабинет едва не под руку вводил, опекал всячески и подбадривал. Сегодня вот упустил из вида своего подопечного, и тот неожиданно для всех раскрыл рот, разоткровенничался, устав мучиться в одиночку, и...

А вдруг это не он?! Он же ничего не помнит! Вдруг оговорит себя, сядет в тюрьму и загнется там, ведь сто процентов не выйдет оттуда, срок-то получит внушительный. Будет нести наказание за то, чего не совершал и на что никогда бы не осмелился, будет сносить унижения, а настоящий убийца будет преспокойно жить и, возможно, станет плодить новых жертв.

– Эй, послушайте.

Щеголев резким движением снова распахнул дверцу и попятился, слова завязли в горле.

Не от перегара, с трудом выталкиваемого легкими несчастного библиотекаря, хотя вонь в салоне стояла непереносимая. А оттого, что увидел.

Библиотекарь теперь сидел несколько иначе. Он сидел так, что голову каким-то невероятным образом сумел зажать коленями. Да, как раз прямо его виски сжимались его коленками, обтянутыми грязными помятыми штанами. Его лопатки торчали острыми скобами, выпирающие звенья позвоночника можно было без труда сосчитать даже в полумраке кабины милицейского «уазика». Так мало загадочной позы, тело его при этом странным образом извивалось и подрагивало.

– Эй, ты чего?! – перепугался Данила и полез внутрь, схватил библиотекаря за плечи и с силой рванул кверху, разворачивая на себя. – Ты чего тут задумал, задушиться, что ли, коленками хочешь?!

Владимир охнул и ослаб как-то сразу в его руках. Лицо было мокрым от слез.

– Нет, что вы, – воскликнул он невнятно. – Зачем мне? Я же сам... Мне просто... Мне просто больно! Больно и страшно от того, что я совершил.

– Совершил он... – ворчливо отозвался Данила, внимательнее присматриваясь к заявителю.

Слишком худосочен, слишком слаб, мышечной массы никакой, кисти рук безвольные, запястья, как у девушки, – тонкие с острыми шишечками суставов. Мог или нет этот дрыч задушить молодую здоровую женщину, которая успела ему так бок расцарапать за одно то, что он ей под юбку полез, что тот до сих пор не заживет никак? Кто знает, кто знает, что сотворила с ним слепая ревность и неудовлетворенное желание, изрядно сдобренное водкой. Экспертиза покажет.

– Ладно, успокаивайся давай. Может... – Данила беспомощно оглянулся на проем автомобильной двери. – Может, тебе воды, а?

– Нет, нет, не надо. Все в порядке.

– Ну, смотри.

Он, пятясь, выбрался из машины, отряхнул руки и штаны – когда лез внутрь, задел ступеньку. Снова прикрыл дверь, оставляя библиотекаря наедине с его совестью. Огляделся. Толик стоял чуть поодаль, с явным удовольствием уминая колбасу и сыр из пластикового контейнера. Отвлечь его теперь будет сложно. И все же Данила подошел к нему:

– А что он про погибшую девушку говорит?

– Это про которую? – с набитым ртом поинтересовался Толик и тут же убрал контейнер с колбасой за спину. – Ты небось не хочешь, а я только-только насыщаться начал, не дам!

– Да и не надо. Что, спрашиваю, библиотекарь говорит про погибшую Вострикову? Алиби у него на ночь минувшую имеется или нет? Если он сознается в убийстве Марии Углиной, может, он, разохотившись...

– И это убийство на себя повесит? – округлил глаза Толик и заржал, роняя вокруг себя крошки. – Ты красавец, Данила, скажу я!

– И чего ржешь-то? Почерк-то один!

– Ага. – Толик скроил скептическую рожу, начал дожевывать, яростно работая челюстями. – Так всех удушенных можно под одну дуду закроить. Нет, милый, девку он на себя не берет. Говорит, вчера с обеда проспался и дом начал в порядок приводить. Чистота в самом деле невероятная. У меня дома и то не всегда так. Убрал, говорит, потом сходил за бутылкой, закуски в магазине прихватил. Выпил, как положено, четыреста граммов.