Немного любви - Илона Якимова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стоп.
Что-то очень похожее. Она внутренне поежилась. И почему это пришло ей в голову при виде него? Наверное, от неожиданной подлости встречи сейчас, когда она уже все похоронила и исцелилась.
И разозлилась еще сильней:
— Янек, дарлинг, ты ли это? Как дела? Неужели таки нашел ту, у которой поперек?
— Эл, ты прозорлива, как обычно. Тоже рад тебя видеть.
— Пепа, — она повернулась к молчащему третьему, — никак нельзя послать Чешским лесом эту… этого…
— Пана журналиста? — переспросил Новак подчеркнуто услужливо. — Тебе, Эла, можно все. Не пренебрегай.
Эльжбета пристально взглянула еще раз на Грушецкого и фыркнула:
— Усы?! Еще и усы! Янек, это какая дура сказала, что тебе идет? Ты себя в зеркало видел? О, ходи так всегда! Я хотя бы буду знать, от чего меня в тебе тошнит… До чего ж блевотная рожа.
— Так вы знакомы! — картинно умилился скотина Новак. — Значит, договоритесь.
Он, тварь, явно получал удовольствие, поставив самого Гонзу в неловкое положение.
— Едва ли, — Грушецкий посматривал то на одного, то на вторую. — Пепа, при всем моем к тебе… поменяй мне информанта. Иначе я за себя не ручаюсь.
— При твоей тактичности я абсолютно в тебе уверен, — тот улыбался слишком широко для человека, совершившего подставу ненамеренно.
— Вот только я не обещала быть тактичной, — процедила сквозь зубы пани психолог.
— От тебя и не ожидал, — парировал пан журналист.
— Лесом вали.
За этими словами пани Батори развернулась на месте, так и не присев к ним за стол, — и хлопнула в тамбуре дверь. Новак посмотрел вслед ей, потом на Грушецкого:
— Чего она так на тебя взъелась сразу-то? Я, что, прости-господи, прав?
— Ну… у нас было. Давно.
— Почему я не удивлен? Погоди, дай угадаю. Ты предпочел ей свой любимый кондитерский формат жерди? Ну, тогда я тебе не завидую. Она злопамятная.
— Как она вообще тут жила эти годы? Ты ее давно знаешь?
— Спросил бы ты у Элы сам. И пусть бы она тебя доела. Я ее звал не за тем, чтоб ее личную жизнь обсуждать. Это твой единственный источник информации, официально я тебе помогать не стану. Как хочешь, так и договаривайся с ней. Хоть снова трахни, в конце-то концов.
— У пана инспектора исключительно профессиональный подход к проблеме.
— Пан инспектор старый.
— И ленивый?
— Нет, опытный.
— Но я же могу зайти сверху — с жалобой, что ты не желаешь сотрудничать.
— Не зайдешь, Гонзо. Нет, ты, конечно, с твоей скользящей способностью влезть без мыла куда угодно, можешь зайти, но тогда я действительно не пожелаю сотрудничать. И ты сразу поймешь разницу между сейчас и потом.
Это он услыхал уже в спину — засунув под тарелку пару купюр, глотнув для храбрости, стремительно вымелся вон, на Цигелну.
Далеко не ушла.
Стояла, странным взором вперясь в разрезанное надвое оконной рамой лицо Франца Кафки в розовом доме напротив. Ярко-синяя куртка, алые вельветовые джинсы, берет и шарф осенне-коричневые с переходом в болотно-зеленый. Очень ренессансный берет. На ком другом подобный подбор цветов смотрелся бы чудовищно безвкусно, но это же Эла, ей можно. Подошел — она даже не обернулась.
— Я… Ты… Слушай, я очень рад!
Самое нелепое, что можно было сказать, но сказал первое, что пришло в голову, с удивлением ощущая, что говорит правду. Действительно рад. Или просто приход на адреналиновый шторм в крови, вызванный встречей? Эла Батори рядом с ним, как много лет назад? Уму непостижимо. И совсем не изменилась… почти. На диво хорошо выглядит. Ноги, грудь и задница остались на месте, но остриглась короче и пополнела. Яну не хватало той ее длинной косой челки — даже визуально, не говоря уже…. Как она скользила этим каштановым ливнем вдоль по его обнаженному телу от лица к бедрам! Ни одна из его бывших не додумалась до столь изысканной ласки, а Ян ценил красивые жесты. Он кашлянул и покосился на нее, так и глядящую мимо. Грудь размера С скрашивала любое безнадежное предприятие. Он не гадал, какой она формы, потому что помнил. Ерунда это все, когда понтуются «забыл», все равно помнишь каждую хоть самомалейшей деталью, особенно вспыхивает в голове, если снова приведется встретиться. Грудь всегда сильно отвлекала от того факта, что Эла не была дурой, отвлекла и теперь. Теперь у нее лицо недовольной кошки, темные круги под глазами и полное пренебрежение к своей красоте. Но как же хороша и такой… С любой другой он бы попытался обновить приятные воспоминания, но… Это же Эла. Размер груди не компенсирует размера тараканов. И тогда-то дурак был, что повелся.
Она, наконец, отклеилась взглядом от пана Кафки и уставилась на него, не сделав и попытки сбежать. Осматривала как ощупывала — по плотности взгляда. Спросила, прищурясь:
— Погоди, ты… седой?!
Седой Грушецкий, божечки. Ее чуть покачивало, мостовая плыла из-под ног. Паника скрутила, словно рукой сжала желудок. Даже вечно юный Грушецкий теперь седой. Он молчал, нависал над ней, только глаза сияли.
— Эк тебя жизнь потрепала, Яничек. Или, прямо скажем, бабы?
— Прямо не скажем, Эла.
— Ну конечно, конечно, увертлив до последнего вздоха. Давно завел себе нового зверька? Или будет правильнее сказать: заимел нового зверька?
— Тебе не идет пошлость.
— Вот еще ты будешь решать, что мне идет, что нет.
— Тебе с чего сдалась моя личная жизнь и мои бабы? Тебя вроде бы это довольно давно не касается. Это все, о чем бы ты хотела меня при встрече спросить?
Только в этом раздражение и проскочило, как посмотрел. Только на малую крошечку выгулял себя, позволил уследить за нутром. Значит, где-то внутри еще живой, значит, можно и нужно достать в живое:
— Ты думаешь, мне еще есть, о чем тебя спрашивать? Думаешь, что-то осталось? Прага — последнее место на земле, где я хотела бы оказаться вместе с тобой снова.
Пожал плечами:
— Ясно. У тебя ничего не поменялось. Ты так и не простила меня за чувство, которое сама же ко мне и испытывала. Если бы я мог усилием воли включить любовь, то я бы непременно…
Дернулась, словно обварил ее кипятком, а не довольно с его точки зрения тактичным образом вспомнил минувшие
