Продолжение следует, или Наказание неминуемо - Фридрих Незнанский

Вот и с последним делом — та же история. А бедная девочка, — видно же и невооруженным глазом! — едва не сгорающая от любви к этому жуткому, непробиваемому никакой логикой прохиндею, готова из кожи лезть, лишь бы помочь доказать его невиновность. Просто черт знает что делается на этом свете!

Выслушивая официальную просьбу этой милой девушки, исходящую, естественно, из канцелярии агентства «Глория», Меркулов внутренне страдал. Вздыхал, переживал по поводу того, что она в силу своей душевной чистоты и наивности определенно не понимала, в какую пропасть страданий может нечаянно обрушиться. Но не видел и способа подсказки. Увы, не понимают дети родителей!..

Окажись сейчас в этом кабинете Александр Борисович, да еще послушай он отчаянные позывы внутреннего голоса Кости, он бы обязательно расхохотался, заражая своим азартом всех остальных. Эх, дорогой Костя! Видел бы ты эту превосходнейшую из всадниц, эту наивнейшую из любовниц! И ты бы первый оценил ее несравненный и, что важнее, последовательный талант. Но — не дано, ибо родители тоже далеко не всегда понимали своих детей.

Пронзаемая внимательно изучающим и чуточку словно бы печальным взглядом Меркулова, Аля, не впервые находившаяся в этом кабинете и отчасти уже прошедшая школу «выживания» у Александра Борисовича, знала, как надо себя вести у старшего начальника. Наивная чистота во взоре, полнейшее доверие в сдержанных жестах и предельно ясная, как на древнеримских скрижалях, лапидарность в речи — и благо тебе будет! Ибо ничто так положительно не действует на эмоциональный настрой начальника, как девичья надежда на немедленную и бескорыстную помощь с его стороны. Никто не устоит перед святой Инессой кисти великого испанца Хосе Риберы, даже если в натуре она блондинка, а не шикарная шатенка с живописного портрета или там жгучая брюнетка. И сомневаться нечего!

Меркулов был, во-первых, живым человеком, а во-вторых, мужчиной. Можно и наоборот — во-вторых, во-первых… И он тоже не устоял. Даже и спрашивать не стал, задавая сакраментальный вопрос: ну, как у вас там?.. Подписал прошение, а потом снял трубку и, тяжко вздыхая, позвонил в архив.

— Мы тут с ним… — он словно нарочно не назвал Турецкого по имени, как делал обычно, — обсуждали… Я тоже пытался кое-что припомнить… А тот мастер по валютным делам, по-моему, отзывался на Толяна Городецкого. С поправкой на латвийский суверенитет теперь, видимо, Анатоль Городецкис какой-нибудь. И, кажется, на дворе был девяносто пятый или шестой год. Легко проверить. Ты уж посмотри там, девочка… Ну, а вообще-то, как? — не удержался-таки.

Ах, какой суперблагодарной улыбкой одарила бывшего Сашиного шефа «Святая Инесса»! Сам Сан Борисыч непременно отреагировал бы следующим образом: «Костя, не искушайся! Тебе еще внуков понянчить предстоит! Держи себя в руках, старина…» И этим поставил жестокий знак неравенства между… между, м-да, собой и… кем?

Меркулов оказался совершенно прав. Аля довольно быстро обнаружила уголовное дело, возбужденное по признакам статьи 87-й Уголовного кодекса РСФСР — «Изготовление или сбыт поддельных денег или ценных бумаг». В данном конкретном случае имели место действия, совершенные в виде промысла: изготовление иностранной валюты — американских долларов — и сбыт ее. Соответствовал пунктам обвинения и возможный срок наказания: пятнадцать лет строгого режима с конфискацией имущества. Имущество осужденного представляла как раз та самая валюта, произведенная в особо крупных размерах и, по заключению экспертов-криминалистов, весьма высокого качества.

Но еще во время следствия, задолго до судебного разбирательства, суверенная Латвийская Республика прислала запрос через МИД в Генеральную прокуратуру, Верховный суд и Министерство юстиции об экстрадиции преступника на родину, ибо он и там здорово отличился. На этом также очень настаивали адвокаты подсудимого. Очевидно, они имели повод здорово опасаться приговора российского суда, в то время как «свободная» Латвия могла выказать преступнику некоторое снисхождение. Окончательное решение зависело и от позиции следователя, возглавлявшего следственную бригаду. Им и был Александр Борисович Турецкий. И он постарался доказать, что никакого снисхождения преступник не заслуживает, а, напротив, достоин наказания «под самую завязку». И суд в конце концов вынес такое решение. После чего гражданина сопредельного государства экстрадировали на родину, где уже латвийский суд, исходя из назначенного российской судебной системой наказания, признал его вполне справедливым и полностью соответствующим международному положению о преступлениях в валютной сфере. Ну, разве что слегка уменьшил срок — с пятнадцати до двенадцати лет. Все равно много. И осужденный вполне мог «обидеться».

Таким образом, формально получалось, что именно Турецкий был «виновником» столь тяжкого наказания фальшивомонетчика Городецкого. А если подсчитать время, потраченное на расследование, а затем и отсидку в колонии строгого режима, то как раз и получалось, что преступник мог выйти на свободу именно теперь — с учетом возможного снисхождения за примерное поведение и прочего. Понятно, что и месть его должна была в первую очередь опрокинуться на голову строптивого «важняка», не желавшего пойти навстречу серьезным предложениям адвокатов подследственного. Очень серьезным и перспективным. Но он категорически отказался, пригрозив адвокату, направленному стороной защиты для переговоров со следователем, крупными неприятностями, чем, вероятно, и резко усугубил свою вину в глазах уже осужденного латвийского гражданина Анатоля Марцевича Городецкиса, вот так!

Всю эту основательно подзабытую историю середины девяностых годов, когда подобные дела ураганом обрушивались на головы следователей и далеко не каждый из них следовал некоей внутренней своей присяге, ибо жизненные ситуации подбрасывали им куда более выгодные и перспективные обратные примеры, Алевтина подробно изложила Турецкому по телефону.

Александр Борисович внимательно выслушал и сдержанно поблагодарил Алю за оказанную ею неоценимую помощь. Вероятно, он хотел бы сказать более определенно, подумала она, но просто условия, в которых велся разговор, были не слишком благоприятными для Турецкого. Посторонние присутствовали рядом, возможно. Да и в интонациях самой Алевтины, очевидно, проскальзывали некие мстительные нотки, которые могли подпортить очарование интимно-делового разговора мужчины и женщины, прекрасно понимающей, почему именно так и развернулись трагические события. Все-таки тяжелая штука — эти отношения, как бы постороннее думала Аля. Сказать бы ему напрямую: ну зачем тебе это нужно было? Как мальчишка, честное слово! За каждой юбкой… Будто боится, что от него убежит, что может не успеть… И в этих своих достаточно, между прочим, трезвых мыслях Аля была абсолютно права: поведение Турецкого просто никуда не годилось…

А женщину, нет слов, очень жалко. Наверное, очень красивая… На некрасивую бы Саша ни за что не обратил внимания. А тут — надо же! — еще и столько лет!.. Он ведь проговорился, что история этих отношений давняя. И Ирина о ней сто лет уже знает… Ну, не сто, наверное, но много. Давно. А с другой стороны, давно — это фактически ничто. Не может любовь длиться бесконечно, если встречи раз в год, а то и реже. Другое странно: как они все-таки сохранялись?.. Но тогда, — продолжала размышлять Аля, — смерть одного из них, это как отъезд в дальнюю командировку, не более. Из которой однажды человек просто слишком долго не возвращается, и все. Когда-нибудь вернется. Но просто здесь не будет тебя. И никакой трагедии.

Может быть, для того чтобы дойти до этой спасительной отчасти мысли, нужно было дожить хотя бы до средних лет, но Аля этого не знала, и поэтому собственный вывод показался ей вполне разумным. Во всяком случае, избавляющим голову от ненужных, мучительных сомнений и чувства своей скорбной вины перед человеком, отбывшим в далекий и неизвестный путь.

Примерно так она и изложила свой взгляд на происшедшие события. И в ответ услышала сдержанное покашливание, часто характеризующее человека, который неожиданно теряет казавшуюся ему достаточно убедительной аргументацию. Для Турецкого это было странно. Но вот как раз на это Аля и не обратила внимания. Она была еще слишком молода и жизнелюбива, а будущее казалось ей бесконечно долгим…

Александр Борисович меньше всего хотел использовать девушку на побегушках. Одно дело, когда ситуация требует в обязательном порядке личного вмешательства, и совсем другое, когда информация может быть получена по телефону или с помощью других средств связи. И поэтому практически весь оставшийся вечер он посвятил разбору вместе с Антоном Плетневым всей имеющейся информации по поводу скинхедов, а также сообщения Пети Щеткина из Липецка, где, по выражению Остапа Бендера, лед тронулся. И Меркулову он смог позвонить только поздним вечером, уже домой.