Повести о Ломоносове (сборник) - Сергей Андреев-Кривич

Паспорт должны были выдать в Холмогорах, а чтобы там его получить, требовалась от волостного правления справка. Правление должно было письменно подтвердить, что подушная подать* в отсутствие того, кто уходит по паспорту в иное место, будет продолжать идти.

Как же получить в Куростровском волостном правлении такую справку, если отец дома? Никак ее не получишь, пока отец в Мишанинской. Но вот в начале декабря Василий Дорофеевич должен был ехать в Архангельск. Михайло и ждал отъезда отца. Но и отец готовил свое. В его отсутствие Михайло никак не уйти – так решил Василий Дорофеевич.

А почему отец собирался ехать в Архангельск? В это время ведь никогда не ездил?

Еще летом, когда они были на Коле, на промыслах, Василий Дорофеевич поначалу тайно разговаривал с одним тамошним промышленником. У того была дочь на выданье. Вот Василий Дорофеевич и прочил ее сыну в невесты.

Не беден был отец невесты, дочка у него пригожая – хоть куда. Чем плоха будет жена Михайле? Сговорившись обо всем – о приданом и о прочем, – Василий Дорофеевич объявил о невесте сыну. Ничего тогда летом не ответил Михайле отцу, и, нахмурившись, отец сурово сказал, что выбор невесты – дело родительское и что готовиться ему, Михайле, к свадьбе.

Но почему же собирался отец сейчас в Архангельск-то? Ведь не по этому же делу?

Михайло не знал, что именно по этому…

К этому сроку отец невесты должен был приехать в Архангельск. Так еще по осени столковались. Там и свадьбу играть порешили. Василий Дорофеевич настаивал на Холмогорах, невестин отец хотел, чтобы свадьба была в Коле. Сошлись на Архангельске. Без обиды и одному и другому.

«Женитьба Михаилы все планы его порушит, – так думал Василий Дорофеевич. – Когда женится, куда уж там уходить? Другие разговоры пойдут. Скорее надо все кончать. Идет декабрь, скоро и Рождество. Там, гляди, и мясоед*. Свадебное время».

До Василия Дорофеевича дошел какой-то глухой слух, будто от кого-то Михайле есть поддержка.

«От кого? Что думают старые Михайлины радетели[30] – Иван Шубный и Семен Сабельников? Мудрецы… Что-то Фома Шубный как-то не так стал поглядывать. Почему? – спрашивал себя Василий Дорофеевич. – А „Сам с пёрст, усы на семь вёрст“ как встретится где, так и старается, окаянный, прошмыгнуть мимо.

Что вокруг делается? Ну уж нет… Не таковский Василий Ломоносов, чтобы шутки со мной шутить. Не выйдет!.. Надо кончать…»

Как-то отец будто невзначай сказал сыну:

– Сегодня иду по деревне, вдруг навстречу Фома Афанасьевич Шубный. Раньше, бывало, увидит – тары-бары-растабары, а сегодня торопится. С чего бы это? Какие такие у него важные да спешные дела, не знаешь ли?

«Что известно отцу? Неужели кто начисто проговорился? Не может быть… Если так, совсем нехорошо. Быть ли мне в Москве? Вся жизнь решается», – билась в голове Михайлы тревожная мысль.

– Слушай-ка, – продолжал отец, – на большое дело деньги потребны. Большое дело крепче всего на деньге́ стоит. Да. А сколь у тебя денег? – И Василий Дорофеевич усмехнулся. – Жива ли у тебя та полтина, которую ты скопил?

«Нет! Ежели отец не знает о тех деньгах, значит, ничего в ясности не знает. Не узнал бы про тех рыбаков, что должны были идти в Москву и обещали меня довезти», – облегченно подумал сын.

– Время-то бежит, – заключил Василий Дорофеевич разговор. – Вот и Варварин день[31] минул, завтра уж Никола[32]. После Николы в Архангельск поеду. Срок.

Какой срок?

– Завтра мне пособишь в путь-дорогу изготовиться. – Василий Дорофеевич широко зевнул и перекрестил рот. – Поздний час. Спать…

Заутра начались сборы. Надо было подковать лошадей, починить сбрую, хорошенько осмотреть сани. Неближний конец. Да и в грязь лицом не ударить перед отцом невесты.

Когда в санях были размещены припасы, уложен мешок с овсом, Василий Ломоносов, туго забив сани сеном и накрыв рогожами на случай снега, вышел со двора и пошел по деревенской улице.

Михайло смотрел вслед отцу. Вот он прошел мимо христофоровского дома, дальше мимо некрасовского, чуть поворачивает и останавливается перед крыльцом большого, глядящего на дорогу дома.

Да, Михайло не ошибся: отец шел к Баневу.

Глава восемнадцатая

МИХАЙЛО ПРАВИЛЬНО ПОНЯЛ БАНЕВА

Едва забрезжил рассвет, Василий Дорофеевич уехал.

Простились наскоро, как прощаются, расставаясь на несколько дней. Василий Дорофеевич, закутавшись по утреннему морозу в тулуп, взяв в руки вожжи и хорошенько усевшись в санях, так уж больше и не обернулся и не взглянул на провожавших его жену и Михайлу. Ирина Семеновна тут же ушла, а Михайло все глядел вслед отцу, на припорошенную свежим ночным снежком дорогу, терявшуюся в густой заросли промерзшего тальника.

Отец… И горя, и опасности немало они вместе изведали на море. Не без гордости смотрел, бывало, Михайло, как отец в тревожную минуту спокойно распоряжался на «Чайке». Любо было поглядеть, как спорится в ловких отцовских руках всякая работа, как толково он ладит дело. Отец был добрый, простой, к нужде отзывчивый, людям помогал. Но вот, в своем успев, свое только и видел. А ему, Михайле, по другому пути.

Отец… Родная кровь…

И вот, может быть, они больше никогда не увидятся – отец и сын.

Последний раз взглянув на дорогу, Михайло вошел в ворота и заложил их поперечиной. Он обошел вокруг дома, вышел к занесенному снегом пруду, поднялся по взгорку к тому месту, где стояли хлебный амбар, скотный сарай, гумно.

Выйдя за ограду, он обошел всю усадьбу. Родной, отчий дом… И все это он теперь видит в последний раз… В последний? Да. Так должно быть…

Что-то не едет Банев. Михайло уж давно поглядывал в ту сторону, откуда должны были показаться его сани. Не едет что-то…

Скорее бы уже все решилось, скорее! С Баневым следует сегодня же поговорить, успеть надо сегодня и в волостное правление, а затем и в Холмогоры. Всё в один день. Так лучше и вернее. Никакие слухи не успеют разойтись… А не то и без отца, может, кто помешает.

И что это не едет Банев? Опаздывает?

В Холмогорах в соборный большой колокол отбили часы. Медленный гул долетел до Мишанинской и заглох дальше, в снегах. Раз, два, три… Двенадцать… Двенадцать часов. Нет, Банев не опаздывает. Раньше и не думал быть обратно. Просто не терпится Михайле.

Подняв овчинный воротник, Михайло ходил по дороге, с речного берега смотрел в ту сторону, куда легла Московская дорога.

Уж не однажды переглянулся кое-кто из односельчан и соседей-денисовцев: что это молодой Ломоносов будто тревожится?..

Колокольчик!

На раскатанной деревянными полозьями дорожной излучине показалась ходко бежавшая, почуявшая дом, заиндевевшая до глаз баневская гнедая.