Журнал «Вокруг Света» №02 за 1974 год - Вокруг Света

Весной минувшего года американские старшеклассники из Калифорнии провели возле местечка Ньюпорт-Бич, на тихоокеанском побережье, демонстрацию полетов на дельтоплане. Она была приурочена к 125-летию со дня рождения Отто Лилиенталя, «Летающего Отто». Демонстраторов было, не так уж много — Тарас Кисенюк, 17 лет, его сестра Катерина, 15 лет, Том Дикинсон и Стив Эллиот, обоим по 17 лет. Пятым в команде оказался корреспондент, отряженный на место журналом «Нейшнл джиогрэфик». Вот несколько выдержек из его отчета.

«Холм подо мною расстилался на четверть мили. У подножия его стоязыкая толпа, сгрудившись возле машин и автобусов, с нетерпением поджидала, когда я расквашу себе нос.

— Все равно, в какую сторону вы побежите, — сказал мне мой юный друг Тарас. — Главное — держать острие крыла по ветру. О"кэй?

Да, но как углядишь его, это острие, в скрещении бамбуковых стержней над головой? Мне, дипломированному летчику с 25-летним стажем, ничего не остается, как доверить свое бренное тело мальчишкам.

Тягловой силой мне будет служить названная троица. Они будут тянуть за трос и тем самым позволят дельтоплану набрать высоту. К счастью, ребята придерживаются правила, сформулированного Дикинсоном: «Набирай только ту высоту, с которой ты хотел бы упасть». Золотые слова...

Урок я усвоил. Если у вас нет другого выбора, кроме как выглядеть дураком, не старайтесь придать своему лицу умное выражение.

— Поехали!

Ребята дружно взялись за трос, я сделал три больших шага и... оторвался от земли. Толпа внизу радостно загудела. Но я не спешу падать. Я лечу! Тарас, Том и Стив мчатся подо мной, размахивая руками как заведенные. Отцепляю трос. Земля колеблется будто от сильной качки. Но острых ощущений никаких. Любителям острых ощущений я советую отправляться в парк аттракционов.

Предполагается, что я управляю этой штуковиной, но она, похоже, не нуждается н моих услугах. Поворачиваю туловище плево. Едва удается. Земля приближается. Быстро. Еще быстрее. Изумитель... ТРАХ!

Мелкие камешки брызгами летят из-под каблуков. Я тут же сажусь и поднимаю на вытянутых руках бамбуково-нейлоновое сооружение — не сломать бы. Ведь организаторы полета поставили строгое условие: стоимость инвентаря не должна превышать 100 долларов, все должно быть сделано собственными руками, иначе к демонстрации не допустят.

Тарас, вооруженный секундомером, сообщает результат: 15 секунд. Не бог весть что по сравнению с рекордом Дейва Килурна — ОДИН ЧАС в свободном полете! Но ведь Дейв поднимался с крыши мчащегося автомобиля. И потом, это мое первое знакомство со спортом. А за славой я не гонюсь...»

Иное отношение к славе у греческого дельтопланиста З. Яниса. Последние годы он прочно удерживает чемпионский титул в этом виде спорта. Но, не довольствуясь званиями, он задумал эпохальное предприятие: облететь всемирно известные памятники, являющиеся, так сказать, национальными символами. Биг-Бен в Лондоне. «Эмпайр-Стейт-Билдинг» в Нью-Йорке. Акрополь в Афинах. Эйфелеву башню в Париже. Гору «Сахарная голова» в Рио-де-Жанейро Янис без труда держится в воздухе по полчаса, а этого времени, как он считает, должно хватить на «покорение».

Первым был Акрополь. На родине Икара у Яниса все сошло благополучно. Сделав круг над величественными развалинами при свете заходящего солнца, он совершил мягкую посадку.

Затем настала очередь Эйфелевой башни. С ней вышли административные трудности. Дело в том, что дирекция памятника давным-давно уже запретила все и всяческие аэроспортивные эксперименты близ решетчатой башни. Янис не внял запрету.

По площади Трокадеро он протянул свой 300-метровый трос, крепивший дельтоплан к автомобилю. Машина резво взяла с места, и грек взмыл в воздух. Недалеко от башни он отцепил трос и красиво облетел шпиль (высота 300 метров).

Столичная пресса не обделила его поступок вниманием, и в одной газете вспомнили по случаю, как в свое время, 14 июля 1914 года, в разгар военного парада на Елисейских полях один отчаянный летчик пролетел на своем «фармане» сквозь пролет Триумфальной арки.

Янис решил повторить историческую выходку на дельтоплане. Правда, во время официального парада ему бы не дали совершить задуманное, поэтому он опередил события.

11 июля в полшестого утра Янис разогнался по пустынным Елисейским полям, поднялся вверх на тросе и, отцепив его, взял курс на арку. Испуганно шарахнулись голуби, пробудив тем самым бдительность полицейских. Регулировщик на площади Звезды засвистел в свой свисток и жезлом велел летуну приземлиться.

Дисциплинированный Янис спланировал на обочину, где и был оштрафован за нарушение порядка.

— Что ж, придется поискать другие небеса, — заявил икар-нарушитель.

И то верно. Все-таки город не самое подходящее место для птицы. Даже если она — человек...

М. Беленький

Владимир Воробьев. Последняя нарта наваги

К полудню, наконец, нехотя выкатилось солнце и остановилось, будто приклеилось к белесому небу над волнистой чертой горизонта. Солнце было робким от молодости и позволяло смотреть на себя без прищура. Лишь неделю назад оно появилось, долгожданное, над снегами Олховаяма и теперь с каждым днем будет набирать высоту, добреть и отдавать свое тепло людям, тундре.

А пока, переползая кособокие сугробы цвета колотого сахара, струисто течет поземка. Временами из-за нее не видать парохода, и тогда рыбаки начинают ожесточенно погонять собак, опасаясь, как бы капитан не отдал команду сниматься с якоря. Норов у заматерелого кепа крутой, и только вид собачьих упряжек с навагой, напряженно ползущих к пароходу, мешает ему гаркнуть: «Отдать швартовы!»

Гора наваги, выловленной за бесконечную зиму в полыньях — майнах, убывает медленно, а собаки выдохлись и, кажется, еще немного — повалятся на лед, и не подымешь их тогда ни руганью, ни палкой — остолом.

Колька Рубахин глядит на эту гору рыбы, которую таскать не перетаскать, и руки у него опускаются. Как быть? Работы край непочатый, а ему позарез нужно к вечеру в село.

Он ожесточенно бросает звонкую, обросшую мохнатым инеем рыбу в нарту. Ехать — не ехать? Распрягать собак вроде бы еще рано. А покамест отмотает семь километров по льду залива к пароходу да вернется к берегу, не час, не два пройдет. Так и опоздать недолго. А, чтоб этой наваге пропасть...

Из поземки вылетела упряжка бригадира, остановилась напротив Колькиных нарт, и сразу же все собаки повалились на бок, коротко и часто выбрасывая из открытых, с вывалившимися языками ртов круглые облачка пара.

Бригадир соскочил с нарты, крикнул:

— Уснул, однако...

Ему бы зайти в землянку, налиться горячим чаем, а он, двужильный, сгреб лапищами беремя наваги и вперевалку пошел к нарте.

— Слышь, Милют, — подступил к нему Колька. — Ты же знаешь, пора мне...

Бригадир сбил на затылок малахай, оторочка которого заиндевела и мешала получше разглядеть парня. Но Колька, уводя взгляд в сторону, достал папиросу, закурил. Вместе с дымом ворвался в легкие мороз, словно медведь лапой скребанул внутри. Колька зло. бросил папиросу на истоптанный снег.

— Чего молчишь? Ты же обещал!

— Помню, Рубахин, помню...

Милют глянул в сторону моря.

Там, вдали, чернело длинное тело парохода. Пароход покачивался на свежей волне, точно кит терся о льдину.

«Ну чего молчишь, душу терзаешь! — вскричал про себя Колька. — И без тебя знаю, что снимется скоро, пожалуй, и не успеем всей наваги перетаскать». А вслух сказал:

— Нартой больше, нартой меньше...

Милют не ответил. Взмахнул остолом. Собаки рванулись, нарта тяжело стронулась и пошла, визжа полозьями. Бригадир побежал за нею, приседая на проворных коротких ногах. Милют — по-корякски заяц. Видать, не за трусость, а за неутомимость дали это прозвище бригадиру меткие языки сородичей. Какие сутки точно заводной бегает.

— На сознательность жмешь, ишь ты, идейный какой! — бормотал Колька, остервенело кидая навагу. Иные рыбины падали в снег, иные раскалывались от удара об нарту. — Вот сделаю еще одну ходку, и все, баста!

Колька поймал себя на том, будто он оправдывается перед кем-то. А чего оправдываться? В другое время он готов день и ночь вкалывать.

Покрикивая на собак, Колька двигался к краю льдины, с отчаянием поглядывая на небо. Солнце заметно затушевывалось сумерками.

Ныне у Яны праздник, и она пригласила Кольку, а он уже и надежду потерял, что простит-помилует. Все еще не верится, но вот оно, вещественное доказательство: Колька похлопал себя по груди, где под кухлянкой и меховой рубахой — гагаглей лежала записка: «Не забудь, двадцатого февраля у меня день рождения». Как же, забудешь!