Дни между станциями - Стив Эриксон

8

В одно прекрасное утро в Монреале маленький мальчик по имени Флетчер Грэм наблюдал за рекой Сент-Лоренс из окна отцовского кабинета, когда его отец нечаянно спустил курок кремневого ружья. Старинное ружье выстрелило прямо у мальчика за спиной. Пока выстрел звенел у него в ушах, превращаясь в звук, который он то и дело слышал до конца своей жизни, его перекрыл рев реки, и эти два звука стали для него неразделимыми; еще долго после этого случая он слышал треск кремневого замка, когда слишком долго глядел на неустанное течение воды. В это мгновение Флетчер повернулся и увидел себя в зеркальной панели в углу комнаты; увидел, как его лицо мучительно преображается во множество концентрических кругов, сжимавшихся все туже по мере того, как звук становился все более невыносимым. Ему не суждено было забыть свое лицо в ту минуту. К тому же выражения всех лиц на картинах его отца, которые стояли на расставленных по комнате мольбертах, преобразились в выражение его собственного лица, так что ему стало ясно (он был серьезным мальчиком, не выдумщиком и не бестолочью), что все они опалены отзвуком выстрела; все лица на всех картинах выглядели так, словно не могли вынести звона в ушах. А его отец просто стоял в своей красной робе, которую надевал всегда, когда занимался живописью или воображал себя живописцем; он уставился на дымящееся ружье у себя в руках, как будто с ним заговорил призрак. В противоположной стене зияла огромная дыра, пробитая зарядом ружья, из которого уже сто лет как не стреляли. Отец Флетчера положил ружье обратно на полку и попятился от него, ожидая, что аномалия просто исчезнет, но, увидев лицо сына и ужаснувшись ему, он начал всхлипывать вместе с ребенком. С раны в стене опадала штукатурка.

Вообще-то ружье мистер Грэм получил, когда и сам был еще очень молод, в награду за свою самую знаменитую картину. Это случилось в один-единственный момент подлинной славы в жизни живописца, когда ему было тринадцать. В начале двадцатых он закончил эпическое полотно под названием «Зал Конвента в разгул террора» к премьере одного фильма. Картина была довольно большой, она простиралась вдоль всей стены кабинета, а когда-то принесла вундеркинду настоящую известность. Юного живописца даже привезли в Париж, чтобы показать ему его картину, вывешенную в Гранд-опера, где должен был состояться первый показ фильма. Когда, по необъяснимым причинам, в самый день премьеры фильм был отозван, шанс, выпавший художнику, также обратился в ничто; мальчик забрал свою картину обратно в деревню, где вырос, а позже, покинув Францию, – в Канаду. Он сменил имя на решительно английское Франклин Грэм, женился на англичанке на пятнадцать лет моложе себя и жил в английской половине разделенного Монреаля; все это было выражением смутного чувства, что его предали. Тем не менее он оставил себе кремневое ружье, врученное ему за картину и использовавшееся в самом фильме, – оно, насколько было известно, не заряжалось и не стреляло с дней революции. Теперь же Флетчеру Грэму, оглушенному запахом пороха и долгим эхом воскресшего ружья, казалось, что люди в отцовском «Зале Конвента в разгул террора» силятся побороть не только кровавый потоп, но и тот же самый взрыв – даже сами Дантон, Робеспьер и Марат, – словно все собрание ввел в неистовство звук, который им никак не удавалось выкинуть из головы.

Флетчер не винил отца в предсмертной агонии ружья, что было разумно; он винил себя, что было необъяснимо. Его любовь к отцу была настолько всепоглощающей, что мальчик мог лишь с самого себя требовать ответа за отцовское горе, которое, как он предположил по юности, было целиком связано с этим несчастным случаем. Позже, по мере того как он взрослел, ни его преданность, ни чувство вины не ослабевали, несмотря на открытия, которые потенциально могли бы разочаровать его в так называемой гениальности отца. На самом деле Франклин Грэм вовсе не был хорошим художником, а после инцидента с ружьем стал художником совсем беспокойным; ни его стиль, ни техническое умение, ни видение нисколько не продвинулись со времени написания шедевра, выполненного им в возрасте тринадцати лет, и в конце концов его мастерская наполнилась портретами детей, которые выглядывали из окна – позади текла река Сент-Лоренс, – и вопили за стеклом, отпрянув от внезапной пальбы безмозглого оружия. Позже художник начал изображать маленькие фигурки застреленными – выпавшими через стекло или лежащими под окном, по ту сторону дорожки. После смерти мистера Грэма мать Флетчера продолжала поддерживать легенду о том, что ее муж был великим, но непризнанным живописцем, и превратила дом в музей, рассказывая своим гостям о великой силе его картин и о подробностях биографии, а также привычно вычитая десять лет из возраста Грэма, чтобы убедить людей, будто он трагически погиб юным талантом, а вовсе не неудачником средних лет. Еще позже, когда Флетчер начал поправлять мать насчет возраста, она неистово возражала, хотя, казалось бы, арифметику опровергнуть невозможно. Но к тому времени юный Грэм уже давно знал правду – с тех самых пор, как купил у лавочника немой фильм без титров, на одной катушке, под названием «Французская революция», и увидел отцовский шедевр запечатленным на целлулоиде. Тогда ему стало ясно, что это тот самый фильм, ради которого и был написан «Зал Конвента», а его отец никогда не был талантливым юным гением, но лишь талантливым юным копировальщиком, который искусно срисовал свой эпический холст с одного-единственного кадра.

Когда Грэму было пятнадцать, однажды вечером он отнес фильм в Монреальский кинематографический архив – показать кураторам. Картина позабавила и заворожила этих людей; директор архива, такой старик, что он еще юнцом видел «Большое ограбление поезда» [21], проникся заинтересованностью Флетчера и пообещал разузнать о фильме побольше. Он также предложил Флетчеру хранить пленку в сейфе архива; они подписали соответствующий договор, в котором было указано, что фильм принадлежит мальчику. Я бы посчитал, что фильм принадлежит тому, кто его снял, сказал Флетчер, и директору архива это понравилось. Тем временем он заразился энтузиазмом мальчика, с трудом поддававшимся анализу; Флетчер никому не рассказывал о картине отца и теперь уже сам точно не знал, почему фильм стал для него так важен; он чувствовал лишь, что страсть и безрассудство фильма пленяют его, хотя сам страстностью и не отличался. Директор архива, доктор Агги, примерно через неделю после просмотра фильма позвонил мальчику и пригласил его прийти и потолковать.

Вечером, когда Флетчер появился, доктор Агги был искренне воодушевлен. Он отвел мальчика к себе в кабинет, где они поговорили об обыденных вещах вроде учебы Флетчера и его интереса к кино. Флетчер объяснил старику, что сначала коллекционирование фильмов было для него хобби; его отец был художником, и идея движущейся живописи впечатляла его, вот он и заказал какие-то фильмы из рекламных проспектов и журналов. Этот фильм он заказал вместе с несколькими другими, по объявлению, практически в последний момент. И он стал его любимым фильмом – словно сама история глядела на него одним глазом через белое окно.

– Ну, а я сделал захватывающее открытие, – сказал Агги, снимая с полки справочник и усаживаясь обратно в шезлонг. – У меня есть причины думать, что это потерянная пленка из фильма «Смерть Марата». Ты знаешь этот фильм?

– Нет, – ответил Флетчер.

– Он был снят молодым режиссером по имени Адольф Сарр через несколько лет после Первой мировой, но так и не показан публике. Предположительно, этот Сарр, которому было не намного больше, чем тебе, когда он начал работу над фильмом, продолжал работать над ним еще несколько десятков лет. Те, кому удалось увидеть фильм, – сказал Агги, – говорят, что это лучшая картина, произведенная французским кинематографом в эру немого кино. Другие говорят, что это вообще лучший немой фильм, на многие годы опередивший работы остальных режиссеров. Тридцать лет назад этот фильм был настоящей легендой.

– А почему он его не закончил? – спросил мальчик.

– Некоторые говорят, что закончил. Но он настаивал, что фильм недоделан, и продолжал работу еще долгое время после того, как актеры и большинство съемочной группы скончались. Актер, игравший Марата, погиб в лечебнице для душевнобольных через пару лет после того, как фильм должен был выйти в прокат в Париже. Считается, что женщина, сыгравшая Шарлотту Корде, умерла после Второй мировой, тоже в Париже. Единственным, кто остался с Сарром, был его оператор-датчанин по фамилии Роде.

– Так что же случилось с фильмом?

Агги пожал плечами.

– Его выкупил Голливуд. Сарр этого, конечно же, не знал; он думал, что они собираются помочь ему закончить его шедевр. Они вызвали его в конце тридцатых, вместе с его сыном Жаком и с Эриком Роде. Но на самом деле они ничуть не были заинтересованы в том, чтобы закончить фильм, – они лишь хотели заплатить достаточно денег, чтобы забрать у него картину.