Догони свое время - Аркадий Макаров

– Не, Валёк! Я завязываю. Жена должна скоро приехать. В норму войти успеть.

– Ну, тогда что тебе рассказывать? – поскучнел друг. – Выгонять меня собрался?

– Да живи пока! Там видно будет. Рассказывай дальше.

– Нет, ты налей и себе щепотку, чтобы поинтересней было. Помнишь, как я тебя из проруби за химок вытаскивал, когда мы с трамплина на коньках прыгали. Помнишь? Вот то-то и оно-то! А ты со мной выпить не хочешь.

– Ну ладно! – прислонил я свою рюмку. – Давай!

– На твою голову никогда и кирпич не падал? Нет? Счастливый ты… Юбкой закрывался.

Я весело ухмыльнулся на замечание друга. Семейная жизнь, действительно, в какой-то мере под юбкой проходит.

– Очнулся я в темноте, как у негра в том самом месте, откуда ноги растут. Ты только не смейся, я правду говорю, – густо задымив, продолжал Валёк. – Голова никак не поднимается. Хочу посмотреть, где я, а голова не поворачивается. Я – руками возле себя щупать. Ноги чьи-то босые, холодные, как лёд. Ну, думаю, всё! В морг попал. Крикнуть надо, пока по ошибке вскрытие не сделали. Ну и заорал на всю глотку, что живой ещё. Вдруг по морде меня чем– то тяжёлым – хлесть! Пощупал – резиновый сапог. «Не гони дуру! – проскрипел рядом тот, у кого ноги остыли. – Ты не боцман на полубаке. Вчера хавальник не мог открыть, ластой не шевелил, а теперь ожил вроде?» Мужик, а мужик, – спрашиваю, – где тут можно отлить? Мочевой пузырь разрывает. «Да ссы в любой угол! Мы всё равно отсюда тикать будем. Здесь нас менты запеленговали, уроды. Обжиться не дадут!» Смотрю – окошко над головой синеет, как затухающий экран телевизора, – продолжал Валёк рассказ. Где, какой угол, – не поймёшь! Ну, поднялся я кое-как. Нащупал стеночку, прислонился, полез свой инструмент доставать. Схватился – вроде не мой! Замочек маленький, от сундучка, мошонку перехватил в самом интересном месте. Вреда для здоровья, конечно, от замочка никакого, так, пустячок, а мешает. Эт-та лярва мне вчерашняя вместо триппера прицепила…

Но тут, ввиду сильных эмоциональных высказываний и междометий, не всегда свойственных нашей литературе, повествование о дальнейших жизненных перипетиях моего школьного друга придётся брать на себя.

Бывает же такое: живёт человек, весь щетиной оброс, а всё как подросток скользит по жизни, вроде первый ледок босой пяткой пробует. Сам знаю. Сам пробовал…

В том подростковом возрасте понятия «завтра» не существует. И когда оно ещё будет, это «завтра»! Есть день и пища, а всё остальное лишь колебание воздуха, и тогда летишь в его потоке, как осенняя паутинка. Несёшься на самом кончике эдакого маленького паучка вожделения и страсти, который всё ткёт и ткёт новую паутинку вместо оборванной и разлохмаченной незрелыми порывами.

Узелок за узелком – и вот я уже сам облеплен этой цеплючей субстанцией, и сам лечу подхваченный воздушными порывами, хватаясь за каждый стебелёк, за каждую веточку, в надежде прищемить зрачком, убегающее пространство жизни, как тогда, на крыше вагона, бесполезно цеплялся глазом за пролетающие поля, перелески, лощины…

11

«Лярва», опоив сошедшего на берег удалого матроса клофелином – а чем ещё опаивают в таких случаях нашего брата амазонки ночных кабаков? – была девица не без юмора. Забрав весь годовой расчёт моего друга, замкнула на память на его мужских достоинствах замочек с баула, а ключ, разумеется, выбросила и растворилась в промозглых приморских сумерках.

Клофелин, как известно, в сочетании с алкоголем действует как автомат Калашникова, быстро и безотказно. Вот и лежал «бесхозным» мой товарищ на городской окраине в лопушистых зарослях раскинувшись на все четыре стороны дальневосточного края.

В те времена, как впрочем, и теперь, приморские города были наводнены бомжами и бродягами всех мастей под самую завязку.

Тогда эти люди носили более короткое и энергичное имя «бич», то есть – бывший интеллигентный человек.

Удалённость от привычных родных мест, близость гигантского океанского порта с его соблазнами и случайными заработками, скопление вездесущих маргиналов – всё это вместе взятое и породило «бичевание» – хиппи на русский манер.

Без корней и почвы маргиналы быстро спивались, теряли работу и опускались на дно, разъедаемые всеми пагубными порочными страстями.

В большинстве своём это действительно были бывшие интеллигентные люди. Занесённые на край земли жизненными обстоятельствами не лучшего свойства, не приученные к тяжёлому каждодневному физическому труду, они не могли прижиться в рабочем коллективе. Глуша тоску и невостребованность водкой, разлагались и гнили, как гниёт и разлагается на пристанях выброшенная за ненадобностью рыба.

Портовые «бичи» никогда не опускались до нищенства. Побирушек они в свою компанию не брали. «Западло» – с ударением на букву «о» говорили эти люди о выспрашивании подачек.

Портовые бичи, бомжи и проститутки – самые неприхотливые существа на свете. Они, как сорные травы, находят себе место там, где, казалось бы, приспособиться невозможно. В отхожих местах самая сочная зелень. Народ, в общем-то, безобидный. Воровать они, конечно, воруют, но воровство это мелкое, несущественное, и только для поддержания жизненной необходимости – бутылки любого алкогольного суррогата.

На крупные кражи и грабежи у этих людей не хватает запала – ленивы они, да и совесть ещё не стала атавизмом. Не атрофировалась совесть.

Бичи, как и бомжи, пьют мало.

Большие дозы алкоголя организм, отравленный суррогатами и бытовой химией, не принимает. Пузырёк корвалола для них что-то вроде армянского коньяка в пять звёздочек. Но и без постоянной подпитки ядохимикатами такой человек уже не может, а на дешёвый тройной одеколон или аптечный «фанфурик» мелочь всегда найдётся на базарной толкучке.

В пищу они употребляют всё, что жуётся.

Пищевой контейнер-мусороприёмник стоит в каждом дворе: сунь руку поглубже – и к ней обязательно что-нибудь прилипнет. А на приморских берегах, возле рыбоприёмников, рыбы навалом.

Из-за загруженности складов от перевыполнения плана рыбодобычи продукцию морей часто можно встретить прямо на прибрежной гальке без охраны и хозяина.

В холодную погоду рыба гниёт не сразу. Да и с «душком» тоже – ничего! Тоже деликатес. А икорку можно выдоить из раздобревшей на берегу чёрной и толстой, как бревно, кеты.

Лосось – он и на берегу лосось.

Для «бича» Приморье – земля обетованная. Вот и кучкуются они в своеобразных коммунах, где всё общее, даже женщины – мечта классиков социального равенства.

В одну из таких коммун, по случайному стечению пространства и времени, попал мой школьный товарищ Валёк.

Бедовая голова!

12

– Стою я, значит, в уголочке, – чешет затылок мой гость, опорожнив очередную рюмку, – шатает и штормит всего. Нашарил в потёмках стеночку, опёрся рукой, а у меня после этого замка на яйцах, – как заклинило. Плотина! С испугу, наверное. Напрягся я во всю мочь, словно барку с мелководья сдёрнуть хочу. Никак! Круги в глазах красные поплыли! Потом хлынула всё-таки струя. В нос такой воздух шибанул, что из меня, в придачу, рукавом всю дрянь ещё вытошнило. Кто-то сзади по шее рубанул: «Что же ты, паразит, здесь гадишь! Мочиться тебе разрешили, так мочись, а харчами швыряться нехорошо. Ребята обидеться могут!» А я уже в своих испражнениях вожусь. После такого удара сзади хочу с четверенек подняться, а не могу, ноги дрожат, скользят, по жиже расползаются, как у телёнка мокрогубого, который только что пузырь материнский порвал. Но тот, кто стоял сзади, подхватил меня, как солому, и уронил на ворох тряпья какого-то, где я снова ушёл в полную отключку. – Валёк пожевал, пожевал сигарету, как пустышку, и выбросил в мусорное ведро, стоящее под мойкой. Было видно: сидит в нём какая-то заноза, которую ему никогда не вытащить, и заноза эта имеет одно свойство – постоянно впрыскивать в организм отраву неизвестного происхождения.

Из путаного застольного разговора я узнал, что бичи – ребята добрые, милостивые, в тоскливом одиночестве моего друга не оставили. Приютили, спасли от верного переохлаждения почек со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Бичи, как перелётные птицы перед сезонной миграцией, тоже сбиваются в стаи, втягивая в свою гущу ещё не определившихся одиночек.

Валёк попал в их среду как раз перед сезоном предзимних холодов.

Ватага вольноотпущенников от общества, уходя от неутомимых следопытов из органов милиции с их постоянными жэковскими подручными, меняя подвал за подвалом, как раз приискивала место для зимней спячки.

Комфортабельней распределительной камеры городского теплоснабжения придумать было ничего нельзя, и коммуна со дня на день намеревалась сменить обсиженный подвал портового пакгауза на более тёплое местечко.

«У птицы есть гнездо, у зверя есть нора…»

Вообще-то, «бич» – не бомж.

Это всё равно, если сравнивать галку и ворону: обличие вроде похожее, а суть разная…