Князь. Записки стукача - Эдвард Радзинский

Впоследствии я много думал над этой историей. Федор Михайлович был на четверть века старше ее, он страдал эпилепсией, да и характер у него – не дай Бог. Но Аня, к общему изумлению всех наших родственников, любила его беззаветно… Как и все эпилептики, он был чрезвычайно чувственен… И она, видно, тоже, несмотря на всю свою невинность… Видимо, он успешно разбудил вулкан и успешно с ним справлялся… Достаточно было посмотреть на нее, когда он брал ее за руку, – у нее горели глаза, как говорили в те поры, «кошачьим мартовским огнем»… Самое удивительное: она, будучи в два раза его младше, обращалась с ним, как с ребенком. Так что она была сразу ему и матерью, и ребенком, и бесстыдной грешной любовницей. Тайна гармонии подобных браков…

Но обо всем этом я думал потом… А тогда она еще что-то рассказывала, но я уже не слушал, ибо в кондитерскую вошел он… Я поблагодарил за родственную откровенность, пожелал ей счастья и, сославшись на дела, покинул ее… Она так и осталась сидеть с тортиком и счастливой глупой улыбкой.

Мы шли с Нечаевым по женевской улице.

– Что за дама, с которой вы беседовали? Я откуда-то ее знаю.

– Конечно, знаете, – и я напомнил ему о давнем знакомстве с Аней и рассказал о неожиданном ее замужестве.

– Так, так… он женился на этой курице. Ну что ж, сие понятно. Он ведь изверг, судя по его творениям. Мучитель. И ему вот такая безответная… да еще с невинным молодым телом… ох как нужна. Над ней измываться сколько угодно можно. Нам, русским, это – главное в женщине. – Он на мгновение задумался, потом сказал: – Я хотел бы, молодой человек, чтобы вы познакомили меня с ним.

– Ни за что! – закричал я.

– Я объясню вам, за что. За то, юноша, чтобы мы побыстрее вас оставили в покое, в конце концов. За это вы и будете выполнять то, что я вам говорю… Не беспокойтесь, я вас не подведу. Клянусь, при встрече не пророню ни звука. Буду сидеть и только слушать…

– А когда наступит «в конце концов»?

– Об этом скоро узнаете. Итак, вы представите меня новому родственничку… Вы, надеюсь, знаете, что родственничек ваш был революционером? Сидел в Петропавловской крепости, где и я. Только в прежних, комфортных условиях… Это что – «стоять за правду», ты за правду посиди! – засмеялся. – На эшафоте ждал петли… Так что мне весьма интересно посмотреть, во что превращаются с возрастом наши бывшие… Как вчерашний революционер становится оплотом трона и глашатаем мракобесов. Знакомство с таким мракобесом весьма полезно для господина Орлова (это моя нынешняя фамилия), ибо будет очень рекомендательно для русских властей… Но это мечты о будущих наших делах. А сейчас примемся за сегодняшнее дело!

Мы взяли извозчика и отправились к «старику Бакунину».

По дороге Нечаев сказал:

– Не забудьте рассказать, как любят его в Саратове. – И хохотнул.

– Вы повторяетесь, Сергей Геннадиевич.

– Никогда не смейте делать мне замечания, юноша… – тотчас бешеные глаза. – И не забудьте главное: ваш кружок – это целая организация… Триста человек, разделенных на пятерки. Пятерки – боевые группы. Много офицеров… Он ведь сам офицер. Ему приятно. И посмейте все это не запомнить!

Бакунин жил в скучном женевском доме около небольшого фонтана.

Мы вошли…

Человека, которого сажали в самые страшные тюрьмы, мы застали за роялем. Он играл Шопена. Поднялся… Великолепный рост – гигант с длинными седыми волосами, отличная выправка русского гвардейца (я вспомнил отца). Изящные руки. Поношенный сюртук, застегнутый не на ту пуговицу… Поздоровавшись, он продолжил играть. Спросил:

– Не правда ли, Женева отличается от любимой родины? Президенты кантонов, члены Парламента как обычные смертные без всякой охраны ходят по городу. Никакой нашей оперной гвардии, никаких казаков, никаких жирных вельмож, увешанных орденами. Вы можете зайти в кафе и увидеть самого Президента кантона. Точнее, вы его не заметите. Он будет сидеть, как простой смертный, и терпеливо ждать официанта. Учтите, юноша, сюда как в Ноев ковчег собрались мы все – участники поверженных европейских революций. И, заметьте, они никого из нас не выдают, они не борются ни с какими идеями… И при этом почему-то у них нет никаких потрясений, которые так недавно охватили страны с могучими армиями, цензурой, бюрократией…

Нечаев нетерпеливо грыз ногти, наконец прервал нарочито грубо:

– Заканчивайте вашу мерехлюндию, Михаил Александрович, и главное – перестаньте мучить мои уши сентиментальной музыкой. Я привел вам не гостя, которого надо занимать, – я привел революционера.

Бакунин посмотрел на мерзавца воистину влюбленными глазами. Но, заметив мою реакцию, сказал:

– Да, мой мальчик… – так он его называл, – не понимает музыку. Но зато понимает беспощадную музыку революции… Значит, вы из Саратова… Итак, даже в глуши, как сказал мне мальчик, зреет революция. Что ж, я всегда верил в русского юношу… Но будет ли она достаточно жестокой и последовательной?

Я уже хотел ответить про боевые пятерки, но он мне не дал. Помню, он все время говорил сам.

– Необходимо думать только о том, как быстрее создать силу, готовую все разрушить, – ласковым голосом продолжал он. – Ситуация нынче в мире весьма обнадеживающая. Это прежде всего достижения техники, это новые средства уничтожения… И конечно, новая жестокая революционная молодежь. Старики в революции негодны. Это можно увидеть на примере Герцена… Они старчески жалостливы и полны христианской благоглупости. Революционеров в определенном возрасте надо непременно отправлять к праотцам, – сказал он, глядя на меня удивительно добрыми глазами. Засмеялся и продолжил: – Каковы ваши задачи? Снабдить тайные общества последними техническими достижениями века… Обратите внимание ваших саратовцев на любопытный процесс, который идет нынче в Голландии. Вы не слышали про марсельское дело? Не так давно по выходе из гаваней Голландии в открытом море начали тонуть корабли. Оказалось, мерзавцы судовладельцы страховали свои ветхие суда. И потом с помощью часового механизма взрывали их в море динамитом. Адская машина. Вот как, оказывается, просто. Спасибо негодяям за подсказку. Динамит и железные дороги – две революционные приметы нашего века. Достаточно подложить на любом участке железной дороги… или в доме… да что там в доме – можно и во дворцах… – Он опять радостно засмеялся детским смехом… Старый ребенок, мечтающий о крови. Этот его детский смех до сих пор звучит в ушах.

В этот момент горничная принесла поднос с хлебом и колбасой и несколько бутылок русской водки.

– Начнемте трапезу, – сказал он.

Я отказался, но он и Нечаев дружно принялись за еду. Он ел колбасу большими кусками, запивая водкой. Поймал мой взгляд:

– Мне противны здешние привычки… эта филистерская медленность, с какою благодушный обыватель напивается допьяна, поглощая вино маленькими дозами. Хороший стакан водки приводит к той же цели быстро и решительно. Как я ненавижу эту рассчитанную умеренность, умышленно медленный темп наслаждения! Вот это и есть учение Маркса. Все у него постепенно… Мещане! Мещане! А по мне, сегодня же можно и нужно зажечь Россию… Россия дика, не испорчена цивилизацией… Основная черта, свойственная нашему Отечеству, – наивное чувство братства. Коммунизм у нас в крови. И еще – революционность, тысячелетняя ненависть мужика к своим мучителям, к господам… – И добавил все так же добро, счастливо: – А еще в русском народе есть детская, демонская любовь к огню. На этой любви к пожару Ростопчин построил свой план защиты Москвы. Так что, господа саратовцы, крестьянина нужно и можно убедить жечь поместья господ со всеми их богатствами… и самими господами, – он залился звонким, добрым смехом. – И что еще очень важно: чтобы вы, молодёжь, понимали важность разбойного элемента в русской революции. Со времени основания Московского государства разбойник у нас – герой, защитник, мститель народный, враг государства… Но нам не нужны идеальные разбойники типа пушкинского Дубровского. Нам нужны русские разбойные кровавые артели типа Степана Разина… Яд, нож, петля! Революция все освящает! Это назовут терроризмом? Нам все равно! – Он опять засмеялся лучисто, нежно. – Мальчик все это понимает. Он истинный мой ученик… Запалим пожар в России. И оттуда пожар перекинется на весь мир. Мы уничтожим все то, что освящено европейской цивилизацией. Все столицы от Лондона до Парижа и Вены подлежат огню… Привести в движение эту разрушительную силу – вот сегодня цель, единственно достойная разумного человека…

И все это – с детскими, добрейшими глазами. Но, упоенный рассказом о грядущих ужасах, он тем не менее заметил, как я прикрывал глаза от яркого света.

После чего весь оставшийся час он заботливо держал свою огромную ладонь против резкого света лампы, продолжая рассказывать об уничтожении цивилизации.