Музыка будет по-немецки, вы все равно не поймете - Оскар Уайльд

Вскоре после переезда из Оксфорда в Лондон Уайльд был с друзьями в театре. Кто-то из зрителей сказал:

— Смотрите, вот идет этот чертов паяц, Оскар Уайльд.

Уайльд, обратившись к своим спутникам, заметил:

— Удивительно, как быстро приобретаешь известность в Лондоне!

По воспоминаниям Фрэнка Бэнсона

В 1881 году Уайльд, еще не успевший ничего написать, стал героем пародийной оперетки Гилберта и Салливана; ее полное название: «Терпение. Новая и оригинальная опера для эстетов». Уайльд отозвался о ней словами:

— Карикатура — это дань, которую посредственность платит гению.

В оперетке «Терпение» Уайльд изображался юношей в костюме XV века, который, в качестве «апостола эстетизма», считает необходимым

Разгуливать по ПикадиллиСо стеблем мака или лилииВ анахронической руке.

Сам он по этому поводу заметил:

— Такое мог бы сделать любой. Я добился гораздо большего: заставил поверить всех, что я действительно это делал.

В 1882 г. готовилась постановка «Терпения» в Америке, и продюсер этой постановки пригласил Уайльда в США для чтения лекций. Он предвидел, что оперетка послужит лучшей рекламой Уайльду, а лекционное турне Уайльда будет хорошей рекламой для оперетки.

На пароходе, плывшем в Америку, Уайльд сказал: «Я не вполне доволен Атлантикой. Она не столь величественна, как я ожидал».

Тут же в газетах появились заголовки:

«УАЙЛЬД РАЗОЧАРОВАН АТЛАНТИКОЙ».

А одна из них поместила заметку:

«Я разочарован Уайльдом», с подписью: «АТЛАНТИЧЕСКИЙ ОКЕАН».

При въезде в Америку Уайльда спросили, какие ценности он хочет указать в таможенной декларации. Он ответил:

— Мне нечего декларировать, кроме моего гения.

(Эта фраза — одна из известнейших фраз Уайльда, — по всей вероятности, приписана ему задним числом.)

Шахтеры поселка Лидвилл (штат Колорадо) устроили прием в честь Уайльда. Уайльд описал его так:

— На первое подали виски, на второе — виски, на третье — виски, и все меню состояло из виски, тем не менее это называлось обедом.

Увидев Миссисипи, вышедшую из берегов, — бурную, желтую, грязную, — Уайльд заметил:

— Ни одна добропорядочная река не позволила бы себе подобного поведения.

Когда Уайльду предложили внести поправки в одну из своих пьес, он сказал:

— Кто я такой, чтобы осмелиться править шедевр?

(Этой пьесой была драма из русской жизни «Вера, или Нигилисты», ныне почти совершенно забытая.)

По воспоминаниям Эдгара Солтуса

Услышав, что художник Россетти собирается поехать в Америку, Уайльд заметил:

— Если у человека достаточно денег, чтобы поехать в Америку, не стоит туда и ездить.

Летом 1883 года известный политик-либерал Генри Лабушер в своем еженедельнике «Truth» назвал Уайльда «женственным фразёром», обреченным на забвение.

В интервью газете «Нью-Йорк геральд» Уайльд отпарировал:

— Если понадобились целых три газетных колонки, чтобы доказать, что я совершенно забыт, то между славой и забвением разницы нет[3].

Молоденькая жена Уайльда Констанция любила заводить разговор о миссионерах, и однажды Уайльд прервал ее:

— Миссионеры! Дорогая моя, неужели тебе не известно, что миссионеры предназначены Провидением для пропитания обездоленных и недоедающих каннибалов? Всякий раз, когда им угрожает смерть от истощения, Господь, в неизреченном своем милосердии, посылает им симпатичного, упитанного миссионера.

По воспоминаниям Ричарда Де Гальена

В 1885 году Уайльд столкнулся на улице со сборщиком квартирной платы, который уже долго его искал.

— Я должен поговорить с вами о вашей квартирной плате, — сказал сборщик.

— Какой еще плате? — удивился Уайльд.

— Однако же, сэр, вы живете в этом доме и спите здесь!

— Ах, верно. Но знали бы вы, как плохо я сплю!

По воспоминаниям Ричарда Де Гальена

Американское издательство «Братья Харпер» предложило Уайльду пять тысяч долларов за роман в сто тысяч слов. Уайльд ответил, что не может принять это предложение, так как в английском языке не найдется ста тысяч слов.

По воспоминаниям Фрэнка Харриса

Одна из версий ответа:

— Едва ли я знаю сто тысяч слов.

Во Франции Уайльд был приглашен в дом писательницы Мари Бове. Увидев ее, Уайльд застыл в изумлении, а хозяйка не без кокетства спросила:

— Признайте, месье Уайльд, что я самая некрасивая женщина во Франции!

Уайльд улыбнулся и с низким поклоном ответил:

— Во всем мире, мадам, во всем мире!

Хозяйка была совершенно удовлетворена.

По воспоминаниям Фрэнка Харриса

(На лавры героини этой истории претендовала затем Иветт Жильбер, звезда кабаре.)

В 1891 году, в Париже, Роберт Шерард повел Уайльда и еще двух друзей в воровской притон. Тут Шерард, по своему обыкновению, напился и стал кричать, что всякий, кто поднимет руку на месье Оскара Уайльда, будет иметь дело с ним.

— Тише, Роберт, тише! — сказал Уайльд, положив свои белые пухлые руки ему на плечи. — Ты защищаешь меня с риском для моей жизни!

По рассказу Макса Бирбома

Уайльд рассказывал своей хорошей знакомой, писательнице Аде Леверсон, что в прогулках по Парижу его сопровождал преданный ему бандит с ножом в руке.

— Я уверена, что в другой руке у него была вилка, — ответила Ада.

Все книги американского издателя Джеймса Осгуда, включая книги Уайльда, носили помету: «Издано одновременно в Лондоне и Нью-Йорке». В 1892 году Осгуд умер.

Услышав о его смерти, Уайльд воскликнул:

— Бедный Осгуд!

И, помолчав, добавил:

— Но я надеюсь, что его похоронят одновременно в Лондоне и Нью-Йорке.

По воспоминаниям Ричарда Де Гальена

Антрепренер Джордж Александер, прочитав первую комедию Уайльда «Веер леди Уиндермир», предложил за нее тысячу фунтов.

— Я так доверяю твоему суждению, — ответил Уайльд, — что вынужден отказаться от столь щедрого дара.

И заключил договор на авторские отчисления с представлений, что принесло ему всемеро больше.

На премьере «Веера леди Уиндермир» Уайльд попросил нескольких друзей, а также одного из артистов, вставить в петлицу зеленые гвоздики.

— И что это значит? — спросили его.

Уайльд ответил:

— Ничего не значит, но пусть все ломают головы.

После премьеры «Веера леди Уиндермир» Уайльд вышел на сцену, затянулся сигаретой и начал свое обращение к публике со слов:

— Леди и джентльмены! Вероятно, с моей стороны не слишком учтиво курить, стоя перед вами… но столь же неучтиво беспокоить меня, когда я курю.

(Так рассказывал годы спустя Жан Жозеф Рено, французский друг Уайльда. Но больше никто не упоминает об этих словах, хотя о сигарете написали все газетные репортеры.)

Свою поэму «Сфинкс» Уайльд опубликовал тиражом 250 экземпляров.

— Сперва я хотел, — говорил он друзьям, — напечатать только три экземпляра. Один для себя, один для Британского музея и еще один для Всевышнего. Правда, насчет Британского музея я был не слишком уверен.

Актриса Мэри Банкрофт сказала Уайльду, что сцена в одной из его комедий напоминает ей известную сцену в пьесе французского комедиографа Скриба.

Уайльд ответил:

— Ну да, позаимствовал целиком! А почему бы и нет? Теперь ведь никто ничего не читает.

По воспоминаниям Сквайра Банкрофта

На одном из приемов Уайльд, услышав остроумное замечание Джеймса Уистлера, воскликнул:

— Как жаль, что это сказал не я!

— Ничего, ты еще это скажешь, — заметил художник, не раз обвинявший Уайльда в заимствовании чужих мыслей, и прежде всего мыслей самого Уистлера.

(Существуют по меньшей мере три разные версии этой истории в изложении разных мемуаристов.)

Фрэнк Харрис, американский писатель и издатель, не обладал изысканными манерами. Как-то в разговоре с друзьями он стал хвастаться своими светскими успехами, перечисляя лучшие дома, в которые его приглашали.

В конце концов Уайльд, не выдержав, прервал его:

— Да, да, дорогой Фрэнк, мы тебе верим: ты обедал в каждом приличном английском доме — по одному разу.

По воспоминаниям Уильяма Роттенстайна

Уайльда спросили, знает ли он Джорджа Мура, ирландского поэта и романиста.

— Знаю ли я его? — ответил Уайльд. — Я знаю его так хорошо, что не разговариваю с ним уже десять лет.