Однорукий аплодисмент - Энтони Бёрджес

Ну, я не собираюсь слишком много про это докладывать, потому что на самом деле не слишком приятно читать про развлечения других людей, а мы на самом деле абсолютно ничего не делали весь свой остальной отдых, только тратили деньги. На Багамах мы были в шикарном отеле, просто бездельничали, очень сильно загорели, и, кажется, в памяти у меня сохранилось от этого только звяканье льда в высоком стакане с выпивкой, приготовленной из рома. Посетили Ямайку, там слышали настоящие песни калипсо,[19] оркестр со всеми инструментами, сделанными из старых канистр от бензина. Я порой просто мельком ловила свое отражение в витринах магазинов, когда ходила за покупками, и удивлялась, неужели это действительно я. Видела великолепную загорелую блондинку, всю в белом и в темных очках, как в каком-нибудь фильме. Это была я, во что было трудно поверить. Я любила солнце и купание, даже серфингом занималась, а кругом были люди богатые с виду и пахнувшие богатством, просто удивительно, где они деньги берут; только мне не было жалко, когда наступило 18 января и нам пришла пора лететь назад в холодную Англию, в грязный Брадкастер, чтоб продолжить историю, которую я пытаюсь вам рассказать.

Глава 20

Я должна быть очень осторожной, рассказывая эту часть истории, так как ее трудно рассказывать и в голове у меня все перепутывается, когда я пытаюсь об этом думать. Хотя даты помню вполне хорошо, и они мне как бы доказывают, что произошедшее происходило на самом деле, можно было бы записать его в дневнике с датами, если ты ведешь дневник. Мы оставили Кингстон, Ямайку, утром 18 января и были в Лондоне на следующее утро, или, скорей, среди ночи. Я была насмерть разбитой, хотела весь завтрашний день, это было 20-е, оставаться в постели, но во второй половине дня себя чувствовала более или менее отдохнувшей. Было это, кстати, в том самом шикарном отеле, где мы были раньше. Мы оставили Лондон 20-го, завтра мой день рождения, и на самом деле вернулись в Брадкастер, казавшийся вечером очень коричневым, ярким, так что мне стало немножечко стыдно. Потом взяли такси на вокзале, и я начала трепетать, так как Редверс Гласс должен был быть в нашем доме. Всегда был шанс, что он ненадежный и просто исчез, оставив в раковине немытую посуду, по он должен был выполнить ту работу для Говарда, что бы это ни было; может, Говард хотел дать ему еще денег, когда он ту работу закончит. Я в самом деле почувствовала, как у меня сердце колотится в горле, когда такси свернуло на нашу улицу, и вот он, дом, выглядит, как обычно, с антенной ТВ на крыше в полной целости и сохранности, даже выбивался дымок из камина, это значило, там кто-то есть, и им должен быть Ред. Говард велел таксисту донести наш багаж до парадных дверей и дал ему хорошие чаевые. Потом открыл дверь, и мы вошли. Холл выглядел вполне чисто и аккуратно, что меня несколько удивило. Из гостиной слышался разговор, потом вдруг открылась дверь кухни, вышел молодой человек с бородой. По запаху казалось, он варит ириски. Увидев нас, он немножечко удивился, а потом сказал:

– Ох, это, наверно, вы, – что показалось глупым. Потом метнулся в переднюю комнату, не в гостиную, а в переднюю комнату, где мы увидели других людей, однако бородатый молодой человек дверь очень быстро закрыл.

– Что происходит? – очень мрачно сказал Говард, и я последовала за ним в гостиную. Там был Ред, и мое сердце билось по-прежнему быстро при виде него, хотя выглядел он безобразнее прежнего, сидел в одном конце стола и писал. На другом конце был другой молодой человек с пишущей машинкой, под глазами у него были очень темные круги, я увидела их, когда он оглянулся на нас, когда мы вошли. – Ну, – сказал Говард, – это что, колония, или что?

– Совершенно верное слово, – сказал Редверс Гласс и вскочил с очень радостным видом. – Колония. Стало быть, вы вернулись. Ну, должен сказать, оба очень хорошо выглядите. Но замерзли, да, замерзли. Садитесь к камину и грейтесь. – Он так разговаривал, будто это был его дом, а не наш, и у меня возникло ощущение, что мне хочется захихикать.

– Кто эти люди? – говорит Говард. – Не припомню, чтоб я приглашал хоть кого-то из этих людей приезжать и останавливаться в моем доме. Ну, кто они? – Молодой человек с пишущей машинкой ничего не сказал, просто смотрел, а Ред говорит:

– Это Хиггинс, романист из провинции. А в другой комнате, где нечто вроде студии, у нас Бартрем, провинциальный художник, вместе с моделью.

– С обнаженной? – не удержалась я от вопроса.

– Вы поистине хорошо выглядите и очень-очень красивая, – сказал мне Ред. – Видно, отдых принес вам все блага на свете. – А потом сказал: – Да, с обнаженной, – и очень сладко улыбнулся с сомкнутыми губами. А Говарду объясняет: – Мы пытались создать нечто вроде колонии провинциальных художников. Наверху юный бедняга Кросби, тоже писатель, которого почти все время тошнит. Мы сочли за лучшее, чтоб он был рядом с ванной, так что, понимаете, он действительно в ванной, работает там. Знаете ли, эссе пишет.

– Не знаю, – сказал Говард. – И знать не хочу. А теперь все убирайтесь отсюда.

– Но ведь вы дали мне поручение, – говорит Ред. И взял кучу листов бумаги. – Вы поручили мне написать вот эту мрачную поэму. Она закончена точно в срок, но еще не отпечатана. – Он помахал теми самыми листами бумаги, отчего они зашуршали.

– Ах, жаваранак скажит, – сказал молодой человек с пишущей машинкой с очень простонародным акцентом, – шта эта дивный ельф в сей дом вашел.

– Я очень рад, – саркастически сказал Говард, – а теперь сделайте мне одолжение, убирайтесь. Вы же знали, что мы сегодня вернемся, – сказал он Реду, – поэтому не могу понять, почему не уложены ваши вещи и вы не готовы уйти.

– Всего минутное дело, – говорит Ред. – У всех у нас очень мало вещей.

Говард повернулся ко мне с грозовым лицом и сказал:

– Пойди вышвырни тех людей из передней комнаты.

– Это ведь не мое дело, – говорю я, – правда? Я хочу сказать, не я глава семьи, правда?

– Обнаженные в моей передней комнате, – сказал Говард.

И тут я увидела, что он, наверно, стесняется. Поэтому пошла, немножечко хихикая про себя, посмотреть, что смогу сделать.

В передней комнате тот самый бородатый молодой человек сидел перед электрическим камином с обоими включенными поленьями, ел что-то с виду похожее на теплые домашние ириски, а рядом с ним очень смуглая неопрятная девушка, одетая полностью, тоже ела ириски. На полу лежал другой молодой человек, плашмя на спине, заложив руки за голову, и курил, глядя в потолок, как будто в облака. Когда я вошла, он перекатил голову, чтоб посмотреть на меня, все так же лежа на полу, и его голос с пола сказал:

– Вы кто?

– Я тут живу, – говорю я. – Это мой дом. А вы все уходите сейчас же. – В углу я увидела типа мольберта с картиной на нем, по-моему, наполовину законченной, хоть она не особенно походила на те картины, которые мне нравились. Наверно, эта картина была современная.

– Ох, боже, – сказал молодой бородач с полным ртом ирисок, облизывая пальцы. – А ведь мы только-только устроились хорошенько. Ох, ладно. – И поднялся с Дивана, где сидел вместе с той самой девушкой, стал зевать и потягиваться. Что касается девушки, она просто на меня смотрела очень внимательно, как бы задумавшись. Не показалась мне очень эффектной.

Я услышала из гостиной громкий шум, крики, какие-то удары, и поэтому снова пошла туда. Говард, Ред и другой мужчина как бы спорили, Говард кричал:

– Я не хочу больше внешнего мира, поэтому убирайтесь все вместе, или я вас убью. – Потом выхватил у того самого у другого мужчины машинку, – по-моему, Ред назвал его Хиггинсом, – и попробовал как бы выставить их из комнаты, используя как орудие пишущую машинку, которая была портативной. Потом завязалось типа борьбы за ту самую машинку, и Хиггинс говорил;

– Эта мая, атдай, сволачь, – а Ред как бы обращался к обоим, говоря:

– Ну ладно, полегче, зачем так-то ведь, правда?

Потом ту самую машинку немножко подергали, она упала на пол, видно было, это не пошло ей на пользу. Хиггинс начал кричать и ругаться, упал на колени перед своей машинкой, как бы перед раненым домашним животным. Потом тот самый Хиггинс встал в большой ярости и нанес сильный пинок прямо в экран ТВ, который не разбился по какой-то причине. Но на этот раз я разозлилась, видя, как незнакомец себе позволяет подобные вольности в нашем доме, и ударила Хиггинса по лицу. Тогда Хиггинс назвал меня неподобающим словом, тогда Говард на него прыгнул, повалил на пол и принялся колотить. К этому времени люди из другой комнаты пришли посмотреть, что творится, Ред крикнул им:

– Вон, вон, быстро, – и они просто исчезли, но сначала я кинулась к той самой маленькой черноволосой модели, или кто она была такая, и дернула ее за волосы. Она сильно взвизгнула, а потом попросту удрала. Хиггинс всхлипывал перед Говардом, лежа на животе на полу, обзывал Говарда проклятой сволочью. А Ред говорит: