Гитлер был моим другом. Воспоминания личного фотографа фюрера - Генрих Гофман

– Ваше превосходительство, – сказал я, – по вашему жесту я понял, что этот снимок для вас нежелателен. Позвольте мне сразу же заверить вас, что у меня не было и нет намерения его публиковать. Но для меня и моей семьи будет великой честью и удовольствием, если вы позволите мне оставить его на память об этом судьбоносном событии.

С этими словами я протянул пленку ему. Когда переводчик передал ему мои слова, Сталин улыбнулся и сунул пленку мне в руку. Едва ли нужно говорить, что я сдержал слово; и, когда после начала войны с Россией Геббельс хотел опубликовать фотографию в пропагандистских целях, я отказался отдать ее. Геббельс настаивал, но Гитлер поддержал меня, таким образом, эта фотография, по крайней мере при жизни Сталина, так и не увидела света.

Мы стояли вокруг, пока Молотов старательно наполнял бокалы превосходным крымским шампанским, и вскоре вдоль стены уже выстроился славный батальон пустых бутылок, а свеженькие, закупоренные батальоны продолжали появляться на столе.

Вспомнив об особом поручении Гитлера, я стал пристально наблюдать за Сталиным. Я разговаривал с ним и Молотовым через переводчика, а когда я попробовал поговорить с Молотовым по-английски, он заявил, что знает этот язык лишь поверхностно, как и немецкий. Но у меня сложилось твердое впечатление, что оба языка он понимал гораздо лучше, чем делал вид.

Разговор зашел о Мюнхене, и Молотов сказал мне, что он тоже, как и Ленин, в молодости учился там. Когда я сказал Сталину, что побывал на могиле его жены и красота ее надгробия глубоко меня тронула, он был обрадован и растроган.

Разговор становился все оживленнее, и Сталин не уставал поднимать за меня стакан. Потом кто-то тихо похлопал меня по плечу. Это был один из чиновников МИДа.

– Мы уходим через минуту, – шепнул он. – Будьте осторожны, профессор, Сталин обожает пить, пока его гости не начинают лезть под стол!

– Не беспокойтесь, – возразил я, – даже Сталину не под силу меня перепить. В эту игру я научился играть давным-давно!

Когда мы откланялись, Сталин был крепко под мухой – по-другому не скажешь! Я выразил искреннее сожаление тем, что на следующий день нам нужно улетать из Москвы, Молотов подал голос:

– Вот увидите, мы встретимся снова – здесь или в Берлине!

Мы сели на аэродроме Темпльхоф, и Риббентроп тут же поспешил в рейхсканцелярию, чтобы сделать доклад Гитлеру, а я поспешил к себе в фотолабораторию, чтобы лично проявить фотографии, представлявшие историческую важность. Через час с целым набором отличных снимков я был у Гитлера, который ждал меня. Коротко поздоровавшись со мной, что ясно свидетельствовало о его нетерпении, он задал мне первый вопрос:

– Ну, какое же общее впечатление произвел на вас Сталин?

– Честно говоря, глубокое и очень приятное. Несмотря на приземистую фигуру, это прирожденный вождь. Голос у него приятный и мелодичный, а в глазах видны ум, доброжелательность и проницательность. Он оказался замечательным хозяином, обращался с нами без всяких церемоний и притом нисколько не терял достоинства. Я думаю, подчиненные глубоко его уважают.

Гитлера больше всего интересовало, что я скажу о том, как относится Сталин к своему окружению.

– Он приказывает? – спрашивал он. – Или облекает приказы в форму пожеланий?

– Как правило, для выражения своих пожеланий он использует Молотова, – ответил я, – а потом прибавляет несколько вежливых слов от себя. Однако что меня поразило, это как он контролирует всех окружающих одним взглядом или коротким, едва заметным движением руки.

Гитлер улыбнулся.

– Кажется, друг мой, великий Сталин вас совершенно очаровал, – сказал он. Потом нахмурился и неподвижно уставился на лацкан моего пиджака. – А что, позвольте узнать, вы сделали со своим значком компартии? – спросил он.

– Снял – покамест. Кто знает, что нам готовит будущее! – отшутился я.

Гитлер добродушно принял мою шутку, хотя никогда нельзя было знать заранее, как он отреагирует на подобные остроты. На опыте нашей долгой и близкой дружбы с ним я могу сказать, что почти всегда его реакция на разные вещи была противоположной тому, чего от него ожидали.

Я рассказал Гитлеру об эпизоде с офицером у дверей молотовского кабинета.

– А что насчет его здоровья? Говорят, он очень болен, и потому у него целая армия двойников. Или вы думаете, что человек, которого вы видели, это как раз одна из таинственных теней Сталина? – шутливо спросил Гитлер.

– Судя по тому, что он дымил как паровоз, пил как сапожник, а в конце выглядел как огурчик, должен сказать, что это вполне вероятно, – ответил я, смеясь.

– Он действительно так много курит? – Гитлер покачал головой. Он никак не мог понять, почему люди курят.

– Ну, судя по этому эпохальному приему, можно сказать, что он заядлый курильщик.

– Скажите, какое у него рукопожатие?

– Твердое и сердечное, оно очень мне понравилось, – ответил я вполне искренне.

Однажды Гитлер сказал мне, что терпеть не может людей, которые протягивают вялую руку и не отзываются на рукопожатие.

– Когда он велел вам передать мне его пожелания, вы думаете, это был всего лишь ответный жест вежливости или там была доля искренности?

– Я вполне уверен, что это была не простая формальность, герр Гитлер. Я от души верю, что он совершенно искренен в своих дружеских чувствах к вам и немецкому народу.

Гитлер взял подборку фотографий, рассмотрел каждую по очереди, испытующе задавая вопросы по существу каждой из них.

– Как жалко! – печально сказал он наконец, качая головой. – Ни одна не годится!

– Что?! – вскричал я, огорошенный. – Да почему же? Что в них такого?

– На всех фотографиях Сталин с папиросой, – сердито ответил он. – Вы только подумайте, Гофман, представьте, если б я на всех фотографиях появлялся с папиросой в руке! Об этом не может быть и речи.

– Но Сталин с папиросой – это как раз очень типично, – возразил я.

Но Гитлер ни за что не соглашался. Немецкий народ, утверждал он, будет оскорблен.

– Подписание пакта – очень серьезное и торжественное событие, – сказал он, – и к нему нельзя приступать с папироской в зубах. От такой фотографии веет легкомыслием! Прежде чем передать снимки в печать, попробуйте заретушировать папиросы.

Зная его отрицательное отношение к курению, я не сказал больше ни слова; папиросы как следует заретушировали, и во всех газетах Сталин был безупречен, словно никогда не брал в руки табака! Однако я не смог справиться с искушением и похвалил отличное крымское шампанское, отлично зная, что получу резкую отповедь от такого непримиримого трезвенника. К моему удивлению, он не клюнул на приманку. Но все-таки подколол меня!