Я смогла все рассказать - Кэсси Харти

Мы решили отметить нашу помолвку. Родители Эдварда не могли оставить бар закрытым на целый вечер, поэтому мы решили отмечать прямо там. Очень логичное решение, не правда ли, но не всех оно устраивало.

– Замуж за сына трактирщика?! – сказала мама так, словно это был смертный грех. – Помолвка в баре! Кем ты меня считаешь? Ноги моей в этой забегаловке не будет.

Я пыталась напомнить ей, что она прекрасно знала, чей Эдвард сын, когда знакомила нас, но мама и слышать ничего не хотела. На помолвку в баре она идти не собиралась.

Несмотря ни на что, помолвка состоялась. Никто из членов моей семьи не пришел, мама об этом позаботилась.

– Ты все делаешь мне назло! – кричала она потом. – Нарочно пытаешься сделать мне больно. Радуйся, тебе это удалось.

Я была в замешательстве.

– Но я же счастлива с ним, мама, – сказала я. – Счастлива впервые за долгое время.

Мои слова еще сильнее разозлили ее. Ни с того ни с сего она вдруг рухнула на пол, прижимая руки к груди. Это что еще за фокусы? Она снова притворяется, чтобы напугать меня? У нее хорошо получилось.

У моей младшей сестры началась истерика.

– Разве ты не видишь, что ей плохо! – кричала Анна. – Ты довела маму!

Я позвонила врачу. Он вскоре приехал и после очень непродолжительного осмотра сказал, что с мамой все в порядке.

– Все хорошо, Кэсси, – сказал он. – Она абсолютно здорова.

Я впервые в жизни по-настоящему разозлилась.

– Доктор сказал, что ты здорова, – сказала я маме. Она вскочила с пола и стала избивать меня. Я убежала в коридор, а она бежала за мной, стараясь ухватить за волосы. Наконец я смогла отпихнуть взбесившуюся маму, но у нее в руке остался клок моих волос. Я взвыла от боли. Быстро же она оправилась.

Мать побежала наверх, в мою комнату, и стала вышвыривать мои вещи вниз на лестницу, а моя проворная сестричка тут же выбрасывала их в сад.

– Ну я тебе устрою сладкую жизнь! – кричала мать. – Убирайся из моего дома и не смей возвращаться! Дрянь, все наши беды из-за тебя! Можешь забрать все, что купила на свои деньги! Все, за что платила я, останется здесь.

Она не на шутку разозлилась.

– Мама, что ты делаешь?.. Остановись, – просила я, но она не слушала.

Она вытолкала меня из дома и захлопнула дверь. Я осталась стоять в саду. Все мои вещи валялись на траве. Было темно и холодно. Я осталась совсем одна.

Мне было некуда идти, кроме Эдварда.

К счастью, Дотти, его мать, согласилась приютить меня. На следующий день она пошла к моей матери, чтобы вразумить ее. Через два часа Дотти вернулась, очень сердитая, и сказала, что мать даже слушать ее не стала. Она возражала против помолвки, но не могла толком сказать почему. Она не позволит мне вернуться домой, пока я не расстанусь с Эдвардом. Она не желает принимать никакого участия в моей свадьбе.

Дотти была в ярости. Она приготовила для меня свободную комнату и сказала, что я могу там жить до самой свадьбы. Я растрогалась до слез, а Дотти, настоящая женщина, любящая мать, моя будущая свекровь, обняла меня и сказала:

– Хорошо, что ты теперь с нами, Кэсси. Ты уже член нашей семьи.

Неужели все матери такие? Такого отношения я была лишена всю свою жизнь? Я всегда мечтала быть частью дружной семьи. Такой, как семья Клэр. Хотела чувствовать себя в безопасности. В прошлой жизни меня любили только папа и собака Бобби. Без моего ведома, Дотти еще раз ходила к матери, чтобы спросить, можно ли мне забрать Бобби. Мама сказала, что это ее собака. Я расстроилась, но не удивилась. Мамина жестокость давно стала для меня привычным делом.

Нужно было смириться. Я скучала по отцу, но боялась ему звонить: если бы трубку взяла мама, то сразу догадалась бы, кому я звонила, и папе пришлось бы несладко. Больше всего меня радовало то, что Билл снова исчез из моей жизни. Он не мог меня достать в доме у Дотти. Я никогда не оставалась одна, рядом всегда были Эдвард или его мама. Я наконец-то была недоступна для мерзкого Билла с его гадкими играми.

Главная проблема заключалась в том, что в шестидесятые молодым людям младше двадцати одного года требовалось разрешение родителей на свадьбу. Мы с Эдвардом написали маме письмо, но она наотрез отказалась дать согласие, так что нам пришлось ждать до двенадцатого ноября шестьдесят шестого, когда мне исполнилось двадцать один. Я хотела, чтобы папа обязательно присутствовал на церемонии, чтобы именно он подвел меня к жениху. Мама запретила ему соглашаться. «Он не твой отец, у него нет на это права», – заявила она. Я знаю, кому мама хотела поручить эту почетную обязанность. Биллу, кому же еще!

Даже если бы Билл не насиловал меня все прошлые годы, даже если бы я узнала о том, что он мой настоящий отец, и при этом продолжила хорошо к нему относиться, я все равно попросила бы именно папу, который воспитал меня, подвести меня к алтарю. Раз я не могла этого сделать, я попросила Тома.

Но мама уже разошлась не на шутку. Она позвонила викарию той церкви, в которой мы с Эдвардом хотели венчаться, и заявила, что он не имеет права объявлять в церкви наши имена как жениха и невесты, потому что мне еще нет двадцати одного года. Викарий возразил ей на это, что, если я буду совершеннолетней в день свадьбы, он имеет полное право объявить меня невестой, а Эдварда женихом и начать подготовку к церемонии. Он потом сказал нам, что впервые за тридцать лет столкнулся с подобной проблемой. Викарий даже признался, что мама вылила на него такой поток брани, что ему пришлось повесить трубку. Я хорошо знала, какой злой мама может стать, если ей перечить, и с тревогой стала ждать, что она предпримет дальше. Я была уверена, что она не остановиться.

За день до свадьбы мне по почте пришел пакет. Я очень торопилась на работу, поэтому взяла с собой всю почту, чтобы просмотреть по дороге. Я не сразу узнала почерк, которым был написан адрес. На пароме, сидя рядом с подругой, я наконец решила вскрыть этот пакет. Оттуда высыпались клочки бумаги. Рассмотрев их внимательнее, я поняла, что это за клочки. Я узнала бумагу, на которой в детстве писала маме стихи, надеясь, что она все-таки полюбит меня. Оказывается, она хранила все стихи, все грамоты, которыми меня наградили, все рассказы, которые я написала. И вот не поленилась порвать их на мелкие кусочки и отправить мне накануне свадьбы. Меня поразила хладнокровная жестокость матери, хотя, казалось, я должна была к такому давно привыкнуть. Тем не менее меня удивляла настойчивость, с какой мать старалась испортить главный день моей жизни.

– Не расстраивайся, – посоветовала подруга. – Пусть бесится. Она еще раз показала, какая она на самом деле. Просто забудь об этом.

Я собрала мелкие кусочки обратно в пакет и целый день честно старалась не думать об этом. Это оказалось нелегко.

В день свадьбы я проснулась и поняла, что у меня пропал голос. Я ни слова не могла произнести. Теперь-то я понимаю, что это все были последствия стресса, но тогда мне казалось, что я просто заболеваю. На самом деле я с опаской ждала, хоть и старалась скрыть это от всех, что принесет мне этот день. Больше всего я боялась первой брачной ночи. Мой жених сумел дотерпеть до свадьбы, а я по наивности думала, что после бракосочетания все встанет на свои места – чудесным образом секс вдруг перестанет быть мне противен. Ведь это чудо – выйти замуж за любимого мужчину! Наверняка после свадьбы я сама захочу отдаться мужу.

В тот день шел дождь. Лило так сильно, словно я заплатила небесам за каждую каплю. Друзья Эдварда, рослые пожарные, как могли защищали меня от дождя с помощью огромных зонтов. В церковь я забежала с поднятым чуть ли не до пояса подолом. То еще зрелище.

У алтаря мне пришлось давать клятву жестами и мимикой, однако я пообещала себе, что, когда закончится медовый месяц, сразу же приду в церковь и произнесу клятву как следует. В церкви я все время искала глазами маму, надеясь, что в последний момент она все-таки придет. Совсем как в детстве, когда ждала, что она придет на мои выступления. Она конечно же так и не появилась.

Зато мы с Эдвардом наконец-то поженились. Теперь я была недоступна и для мамы, и для Билла.

Глава шестнадцатая

«Защищенность» – самое обыкновенное слово, но для меня оно значило очень много. Мне казалось, я буду защищена, когда выйду замуж. В первую брачную ночь я поняла, что есть разные виды незащищенности. Я упорно думала, что после свадьбы значение мерзкого слова «секс» сменится, превратится во что-то волшебное. В «любовь», например. Я надеялась открыть для себя мир чувственной любви. Оказалось, что золотое кольцо на безымянном пальце и клятвы у алтаря не могут отменить годы «психотерапии».

В первую ночь мой муж, такой добрый и терпеливый, хотел заняться со мной любовью, но все закончилось тем, что я закричала и заплакала. Со мной случилась истерика, и бедняга Эдвард не знал, как меня успокоить. Он гладил меня по плечам, говорил, что все будет хорошо, что со временем и в постели у нас тоже все наладится.