Без любви жить нельзя. Рассказы о святых и верующих - Наталья Горбачева

Вдруг я увидела МихАбра, выходящего из кабинета, и не успела спрятаться.

— А!.. Про тебя-то и забыл! — заметив меня, крикнул он. — Всех перебрал, ну-ка заходи, заходи…

— Михаил Абрамович, я тороплюсь… в другое издательство!

— Не слышу? — наклонился он в мою сторону и крикнул секретарше: — Настя, наша сумасшедшая пришла, как же мы про нее забыли!

Выглянула Настя и тоже:

— Правда, а про нее забыли… Не задерживай, Натуля!

Я вошла в кабинет как на заклание.

— Садись, ты как? Чай? Кофе? — спросил МихАбр.

— Потанцуем… — хмуро ответила я.

— Прекрасная идея! Пре-кра-сна-я, — развеселился шеф. — Значит, так. Листов пятнадцать — восемнадцать. Напишешь нам про жену Пушкина. Знаешь, как ее зовут? Твоя тезка.

— Давайте лучше напишу про корпускулярно-волновой дуализм.

— Что? — переспросил он. — А… это твоя шутка. Понял.

— Какая шутка! — возмутилась я. — Мне — что про тезку писать, что про корпускулярно-волновой дуализм. Одинаковое нулевое знание. Что-то когда-то проходили. И всё.

— Ну и что? Руки мне не скручивай, этих фокусов не люблю, — строго сказал Мих Абр. — Другой работы не будет. Я тебе много времени дам — месяцев пять.

— На четыреста исторических страниц — пять месяцев?

— А ты хочешь пять лет? Тогда иди в другое издательство. Всё, свободна. Настенька, чай она пьет в другом издательстве, — он завернул входящую в кабинет секретаршу с подносом.

— Михаил Абрамович, это же нож в спину, — заскулила я.

— Кому? Нож в спину благодетеля…

Я закрыла глаза, чтобы не видеть его напрягшихся желваков. И тут сам собой всплыл в сознании сон. «Пушкин. Обрати внимание»…

— Какое сегодня число? — встрепенулась я.

— Шестнадцатое. Месяц знаешь какой? Декабрь… К июню надо написать, — начал новый приступ МихАбр. — Иди подумай, через три дня придешь, договор подпишем.

Шестнадцатое декабря, через три дня — девятнадцатое. Память святителя Николая. Сон приобретал объем, наполнялся смыслом… В голове появилась мысль, явно не моя: надо ее реабилитировать. Кого ее? Наталью Гончарову… По дороге домой я чуть под машину не попала, разговаривая с невидимым собеседником. Вернее, я вопрошала: да как же ее реабилитировать, если сама про нее знаю в объеме школьной программы. А там как учили: молодая жена Пушкина, кокетка, явилась причиной смерти великого поэта. Я никогда в это не верила, зная о пушкинском африканском нраве, но и разбираться не было желания… В ответ на все мои недоумения был один ответ: «Надо ее реабилитировать».

Порывшись в своей библиотеке, я обнаружила, что у меня почти не было литературы о Пушкине; про его жену и говорить нечего. Как же так, дорогая редакция, просто смешно… Чего они все хотят от меня? Наваждение какое-то…

В день празднования Николы зимнего я была на литургии, причастилась. На молебне просила Угодника, чтобы разрешил свою шараду.

После церкви пришла в издательство. Подождала, пока МихАбр освободится, вошла в кабинет. Поглядел он на меня и сказал свое знаменитое:

— Ну?

— Баранки гну, — по-писательски веско ответила я.

— Это ты можешь. Зачем пришла-то?

— Как? А…

— Значит, согласна, — кивнул он.

— Да не согласна, а выбора нет.

— Тогда иди еще подумай, через три дня приходи, подпишем договор.

Еще три дня дрожать, нет, спасибо. И рубанула сплеча:

— Или сегодня подписывайте или никогда.

МихАбр даже телефонную трубку от уха отодвинул:

— Ты как со мной разговариваешь, директива партии?

Я поднялась со стула: подташнивало от какой-то безнадеги. Ну почему я должна снова бросаться на амбразуру? Может, на дамский роман согласиться?

— Настюшка, подпиши с ней договор, — сказал в трубку МихАбр. — А то сбежит… — и сердито глянул на меня, — вязать надо. Сроки те же, да.

Договор по моему настоянию был подписан в тот же день, и этот факт давал основание полагать, что покровительствует мне именно святитель Николай, Мирлийкийский чудотворец.

Для кого тут и сказке конец, а для меня только начиналась страда — страдание. Первые две недели я пребывала в полуобморочном состоянии, почитывая имеющуюся в наличии пушкиниану. Страшными призраками на моем творческом горизонте вставали пушкинисты — люди, посвятившие себя изучению жизни и творчества «солнца нашей поэзии». Сколько копий ими сломано! Сколько диссертаций защищено… Мне, полному дилетанту в этом вопросе, оставалось только жаловаться своим близким и дальним на кровожадного МихАбра, который решил, видимо, выставить меня на посмешище всему миру. Я просто сумасшедшая, если согласилась писать книгу про жену Пушкина. Но, вспоминая трехгодичной давности сон, я брала себя в руки…

Результатом звонков и посещений знакомых было то, что в моем доме быстро собралась вся известная пушкиниана, многие книги которой тогда, в доисторические времена без Интернета, были практически недоступны рядовому читателю. Но теперь большая их часть — томов сорок — лежали стопками около моего дивана. Я начала их проглатывать — одну за одной, и вскоре в моей голове, как в доме Облонских, всё смешалось. Друзья, недруги, дамы света и тьмы из «донжуанского списка» Пушкина пытались мне по-своему рассказать про него. Натали всегда оказывалась где-то на задворках его шумной жизни, и ее искреннее смирение перед обстоятельствами невольно выпячивалось, становясь главной чертой ее характера. И когда сам поэт в письме жене написал: «Я мало Богу молюсь и надеюсь, что твоя чистая молитва лучше моих, как для меня, так и для нас…» — я поняла, какова она. Наталья Гончарова была глубоко верующей, любящей и умной женой великого человека, об этом и была написана книга. Но поначалу идея показалась мне очень новаторской.

Я позвонила в издательство, требуя себе консультанта, и мне дали телефон одной известной пушкинистки. Прекрасно понимая, что она в два счета положит меня на лопатки, я медлила звонить. Наконец, набравшись храбрости, я набрала номер. Полусонный голос начал меня лениво терзать: «А кто вы? А что вы? А зачем вы?..» Филологическими регалиями похвастаться я не могла, поэтому сразу вступила в бой, развивая мысль, что только сквозь призму религиозности Натальи Гончаровой можно понять ее жизнь. «Она была христианка в полном смысле этого слова, вспоминала про мать Александра Арапова. Грубые нападки, язвительные уколы уязвляли неповинное сердце, но горький протест или ропот возмущения никогда не срывался с ее уст». Сам Пушкин писал ей: «…а душу твою люблю больше твоего лица» Но почему-то никто никогда не придавал этому значения. Миф о жене Пушкина как о бездушной красавице, погубившей величайшего русского поэта, был дорог многим поколениям исследователей, а вслед за ними — миллионам читающей публики, здравый смысл в оценке ее личности был утрачен еще на заре научного пушкиноведения… Выслушав мой панегирик, пушкинистка встрепенулась, сменила тон и заинтересованно предложила прийти к ней в институт и поговорить.