Лазурное море - изумрудная луна (СИ) - Евгения Кострова

— Довольно, — прошипел Анаиэль, и глаза его потемнели, стали чернее грозовых туч и гуще мазута, волосы темного каштана затрепетали под опустившимися на землю всполохами ветра, когда вглядывался он ненавистным взором в непреклонного чуждой воле старца.

— Виноградники опустеют от скорби, но для нив далеких станешь ты полноводной рекой. Дитя твое не будет знать лица твоего, но построит он державу великую, омытую водами прозрачными, стекающими водопадами с кристальных дворцов. Смерть принесет к твоему порогу дар благословенный, коим не наречен был ни один из смертных поныне. Горькая слава будет сопровождать тебя всю дорогу жизни, но нареченную свою узнаешь ты во мгновение.

— Останови свои искусно-лживые толки, — тихо молвил Анаиэль, и Тор чувствовал, как не хватает ему воздуха в горле, как сжимается крепкий узел удушья на трахеи, и легкие лишаются кислорода. И земля под его сильными ладонями трескалась и истреблялась. Сама заря блекла под неистовством взмахов крыльев птицы, чьи воздушно-белые перья преисполнялись болью, горестью и обидой.

Последнее наречение Тор не смог расслышать, его ослепляла боль и стоны павших на землю слуг, с искривленными от мук лицами, и скрюченными телами, когда выгибались в неестественных позах позвонки и суставы, как ломались кости под звуками ожесточенного ветра. Он мог видеть, как над утесами поднимается серебристо-прозрачный вал потоков вихрей, мелькающих в вечерних очертаниях полной луны, а над ртутным морем мелькают прорези, оставленные ветровыми когтями. Он был среди высоких стволов деревьев, где в чаще черни кренились под яростным давлением крепкие ветви, вырывая их с корнем. И холодная небесная гряда поднималась, обрушиваясь на него со всей своей мощью. Тора вернуло к реальности от леденящего сна резкий звук лезвия, вытянутого из кожаного чехла, висящего на его золотом поясе. Клинок цвета черной мальвы засиял в руках его господина, когда Анаиэль воткнул себе в ладонь острие, вогнав ртутный металл глубоко в плоть, не произнося при этом ни звука, когда сумеречный агат лезвия окрасился в багровый оттенок его крови. Пальцы мальчика сжимали кружевное ножевище, сдавливая с такой силой, что и кожа второй руки разрывалась, и покрывалась черной краскою, смешивающейся с алыми струями, и нефтяные узоры проникали в кровеносные сосуды. Жестокие глаза его сузились, и ресницы затрепетали, когда он надавливал на рукоять без гарды с силою, чтобы разрезать линии на ладонях, затапливаемые алыми водами, падающими на рыхлые и разбитые от ветровых волн земли. Глаза Тора стали двумя впадинами бездны, зрачки его расширились от безумства и паники, одолевшим стойкость сердца, и ему чудилось, что он кричит надломленным голосом, звучавшем в холодном и остром воздухе, истерзанно и безобразно, как глубокие ранения на ладонях его господина.

— Моя судьба лишь в моих руках, — сказал мальчик, поразительно мягким голосом. Обычный человек бы кричал от боли, смотрящий же ужаснулся от вида огненных рек, извивающихся на запястьях и локтях, а он с такой легкостью вытаскивал из окровавленной руки кинжал, отбрасывая его в сторону, и расплавы медно-охристой крови застывали в воздухе гранатовыми драгоценными каплями. Над головами сотен мужей, поднимающихся с колен стеклянно-лазуревыми нишами, нависали облачные вершины, развиваемые и сносимые могучими зефирами. Белая мантия слушателя своей судьбы окропилась красными лентами крови, а перистые облака, громадными горными верхами летели по голубому полотну, и тот же хладный поток, сбивавший снежные лавины с остроконечных черных возвышенностей, овевали их фигуры. Его господин был величественным в сравнении со всеми остальными, кто ползал у его ног по грязной и влажной земле, что могла поймать отражение бесконечного осколка неба, тогда как он стоял над всеми смертными мужами. Но сапфировые глаза его господина были синее раскинувшегося небосвода. В них заточилась недостижимость и бессмертное всевластие. Тор не замечал, что плачет, и лишь когда воздух коснулся его лица, он смог ощутить жар на коже щек.

Анаиэль де Иссои был изгнан из семьи в тот же день. И когда он сходил по широким ступеням белых мраморных лестниц, ступая босыми ногами, прочь из дворцовой обители своих родителей, то не оглядывался назад, даже когда старший брат выкрикивал его имя, кашляя кровью, разрывая голосовые связки. Его истерзанные вопли и рваный плач доносились сквозь заслоняемый в три шеренги барьер из воинов его собственного гарнизона, которым он клялся вырвать глотки и выколоть глаза. Аметистовый закат обжигал красивые и точеные черты лица, и черные кудри волос липли к мокрым от пролитых слез щекам. Когда его отец не мог вынести утраты, и не смел более сопровождать взглядом ровный и спокойный шаг своего сына, он отвернулся, уходя прочь, скрываясь за жемчужными ширмами и тяжелыми золотыми вратами, захлопнувшимися за его спиной. Гул от затворенных ворот раскатом пронесся по заполнившимся людьми улицам столицы Сиона, что выстраивались в плотные массы, чтобы улицезреть каждому уход одного из сыновей прославленного рода, на который наконец-то пала тень за долгие столетия. Зеваки, что жаждали увидеть кровь на белой рясе и разносить молву о падении знатнейшей фамилии своим друзьям, детям и внукам; торговцы с запада, что привозили пестрые ковры, на которых многоцветный орнамент и фон закрывались дивной вышивкой, и сотни ткачих могли прясть тканое полотно, выплетая цветочные каймы; подпольные купцы, привозившие с северных рубежей в темных, как нефть, бутылях сильнодействующий наркотик — все они не могли сдержать зверя любопытства, притаившегося на поверхности души. Останавливались паланкины, и женщины с длинными острыми платиновыми перстами на пальцах отодвигали прозрачные ширмы, что были легче зыблющейся пены морской, и яшмовые капли на тонких звеньях на кончиках ногтей сияли опадающими листами багрового делоникса над редеющим заходом. И как искусно выдыхали с жарких полных губ своих тусклый дым самоцветного кальяна, украшенного резьбой чудесных птиц, где в серо-смольных ручьях табака, вырисовывались пробужденные ото сна причудливые звери и базальтовые фантомы. Каждый изгиб совершенных тел женщин покрывала этническая роспись из натуральной хны с абстракциями и тонкими геометрическими иссечениями, мелкими точками, травяными узорами, протекая паутинами по обнаженной и упругой плоти. В сапфировых клетках с темно-синими гранями, как темнеющее дно водной глубины, выплетались кипарисовые ветви, и колибри со снегирями восседали на рубиновых креплениях, порхая кремневыми и пестро-алыми крыльями. Солдаты в леопардовых шкурах беспокойно переглядывались, стоя средь бескрайних аллей под ветвями тамариска, усыпанных бледно-розовыми лепестками, а золотые бляхи, увешивающие широкие плечи и сильную грудь, и колени сверкали звездным светом. И свинцово-висмутовые копья с двойными закругленными резцами, испещренные восточными завитками дол, нацелились на идущую детскую фигуру, и черные наконечники сотни воинов омывали белесые косы вишневого солнца.