Журнал «Вокруг Света» № 10 за 2004 год (2769) - Вокруг Света

Как всякое почтенное кладбище, Грин-Вуд хранит в своих анналах некоторое количество душераздирающих историй на тему «Любовь и Смерть». В трагедиях этого рода содержится некий консервант, делающий их неподвластными времени. Драма оборванной любви одинаково волнует и современников, и потомков. Может быть, оттого что все истинно печальное красиво?

Бедный Теодор Рузвельт. 14 февраля 1884 года на него обрушился страшный удар. В один и тот же день по трагическому стечению обстоятельств он лишился сначала жены, а через несколько часов и матери. «Свет погас. Моя жизнь кончена», – написал он в дневнике. Так, собственно, и произошло. Впоследствии Рузвельт стал полицейским, солдатом, министром, самым молодым в истории США президентом, но он никогда больше не произносил имени своей первой жены, потому что она осталась в прежней, закончившейся жизни.

Самая известная из грин-вудских любовных трагедий не по-американски романтична. К готическому монументу Шарлотты Канда (1828—1845) водят экскурсии и сегодня, а в XIX веке сюда устраивались настоящие паломничества. Дочь бывшего наполеоновского офицера погибла в день своего 17-летия: понесли лошади, испугавшиеся грома, карета перевернулась. Безутешный отец потратил целое состояние на памятник. Роковое число 17, погубившее девушку, присутствует повсюду: высота обелиска 17 футов, склеп под ним 17-футовой глубины, на каменном щите 17 роз. А чуть поодаль, на неосвященной земле, стоит скромное надгробие жениха Шарлотты – Шарля, застрелившегося ровно год спустя в ее доме. История красивая, но какая-то не американская. Она больше подошла бы парижскому Пер-Лашез. Что поделаешь – французы.

Лично на меня куда более сильное впечатление произвел наивный барельеф на памятнике Джейн Гриффит (1819—1857). Ничего романтичного: обычная женщина, умерла от сердечного приступа. Скульптор запечатлел миг ее расставания с мужем. Они прощаются на ступеньках своего уютного дома. Он уезжает по каким-то обыденным делам (в углу изображен ожидающий омнибус), Джейн вышла его проводить. Я перевидал много скорбящих ангелов и трогательных эпитафий, но не знаю ничего пронзительней этого памятника безвозвратно ушедшему счастью.

Кладбище есть кладбище, место скорби, сколько его ни драпируй кущами и дубравами. Крепкие же были нервы у пикникующих, если соседство с надгробием Джейн Гриффит не портило им аппетита. А впрочем, ньюйоркцев XIX столетия не пугала и собственная могила. Богатый человек Уильям Ниблоу (1789—1875) выстроил себе мавзолей еще при жизни, разбил вокруг него сад, вырыл пруд, развел там карпов и много лет подряд устраивал у места своего будущего упокоения званые гарден-парти. И это было не чудачество, а довольно распространенная практика. Некий капитан Корреджа (1826—1910) поставил себе на заранее купленной могиле памятник из каррарского мрамора: будущий покойник изображен в полный рост, в фуражке, с секстантом в руке. Скульптура была изготовлена за полвека до кончины моряка, так что к моменту похорон успела покрыться благородной патиной.

Именно таковы настоящие грин-вудские захоронения: добротные, оплаченные не в момент необходимости, а заранее, по спеццене – эдакие выгодные инвестиции в будущее. На кладбище, разумеется, есть и клиенты Внезапной Смерти – жертвы войн, катастроф, несчастных случаев и преступлений, но явное первенство не за бурной, а за спокойной смертью, не за розой или обрубленной колонной, а за колосом, отходящим ко снопу.

Грин-Вуд – территория запланированной смерти, первая ласточка пресловутого positive thinking («позитивное мышление» – англ.), того самого американского оптимизма, который так раздражает иностранцев. Для жителей Нового Света очень важно, чтобы у них все было тип-топ – даже если дело принимает скверный оборот. Эта экзистенциальная установка зафиксирована и на уровне идиоматики. Сколько раз мы видели в голливудских фильмах, как один герой наклоняется над другим (а тот весь израненный-переломанный) и спрашивает: «Are you okay?» – хотя слепому видно, что тот никак не может быть okay, и по-нашему следовало бы запричитать: «Господи, какой ужас! Что они, гады, с тобой сделали!» Но первый не станет причитать, а второй мужественно ответит: «I’m fine». Потому что оба настоящие американцы, оба мыслят позитивно. Кого-то, знаю, от этой позитивности с души воротит, а мне, пожалуй, она нравится. Не ныть, не давить на жалость, не навязывать другим свои проблемы. Чем плохо? Пожалуй, даже красиво. I’m fine, говорит умирающий герой – и мы его теряем.

Оптимисты позапрошлого века, гулявшие и устраивавшие пикники среди гробов, были носителями истинно американского пионерского духа. Они пробовали освоить владения Смерти точно так же, как осваивали просторы Дикого Запада: построить там удобные дороги и дома, сделать мертвую пустыню пригодной и даже удобной для обитания. Эти принципиальные позитивисты пытались цивилизовать не только свой мир, но и негативистские владения Смерти. Чего нам Ее бояться, будто спрашивают пышные мавзолеи и умеренные памятники. Мы честно жили, честно работали и вправе рассчитывать на подобающее воздаяние. Не может быть, чтобы Будущая Жизнь нас разочаровала, это была бы unfair play («нечестная игра» – англ.).

Ар ю о`кэй? – спрашивает через воды Ист-Ривера силуэт Манхэттена, небоскребы которого, потеряв двух своих товарищей, сомкнулись плечо к плечу, так что у них теперь все снова в полном порядке.

Ай`м файн, отвечает кладбище Грин-Вуд. Все будет олл райт.