Сердце не обманет, сердце не предаст - Татьяна Гармаш-Роффе

– Да, конечно… Держите ключи. Тут от подъезда и от квартиры, у меня один замок. Как и у Миши, – она грустно улыбнулась, – красть нечего… Четвертый этаж, квар…

– Я помню. Оставайтесь здесь.

Кис принялся выбираться из кустов.

– Алексей Андреевич! – окликнула его Люба. – Куртку свою возьмите.

– Нет, пусть вас греет.

– Просто вы выглядите странно без нее… Они могут заподозрить что-то.

– Не волнуйтесь. Они подумают, что я рядом живу, только и всего.

«Они». Кто такие? И зачем им торчать во дворе, подстерегая Любу? Девушка преувеличивает, у страха глаза велики? И второе местоимение – «оно». Подарок Миши. Зачем он бандитам?

И вдруг его осенила догадка. Он с трудом удержался, чтобы не припуститься бегом к подъезду (вдруг они наблюдают?). Дошел, наконец, поднялся на четвертый… Квартира Любы, кровать, подушка…

Точно! ОНО! Сердечко со стразами! Флешка Ирины! Люба, видимо, тоже не догадалась, тогда как бандиты знали, что ищут! Потому и спросили, «где она?» – она, флешка. И, конечно, на изнасилование они не покушались, и не грудь Любы их разочаровала: они предполагали, что сердечко может висеть на шее девушки, оно ведь и впрямь выглядит как украшение на цепочке!

Да, она права: бандиты могут заставить ее пустить их в квартиру, где они тоже перероют все вверх дном, а то и станут пытать Любу, как уже проделали это с Ириной Липкиной… Впрочем, с Любой случай несколько иной: они не могут быть уверены, что флешка у нее. Только предполагать, да и то с натяжкой.

Алексей спустился во двор, аккуратно осмотрелся. Если кто и следил за подъездом Любы, то себя напоказ не выставлял…

– Люба, – вернулся он в кусты, – они вас отпустили, я правильно понял?

– Да. Просто повернулись и ушли. А я перепряталась сюда – боюсь, что они меня поджидают где-нибудь за углом… Нашли?

Алексей показал ей сердечко и снова убрал его к себе в карман.

– Пойдемте в машину. Их здесь нет. По крайней мере, пока.

– А почему…

– В машину, Люба, – произнес детектив, таща ее в сторону своего джипа. – У меня дома дети, не хватало только, чтобы вы заболели и их заразили!

– А мы едем к вам… домой?

Кис кивнул, заводя мотор.

В машине Люба отогрелась, расслабилась. Слово за слово, и Алексей узнал о том, как она шла к Мише, как видела его падение, как приняла из его пальцев сердечко… В тот момент ее боль была велика, она не хотела, не могла общаться с полицией, да и не считала, что владеет важными сведениями. Куда важнее была эта вещица, хранившая Мишино тепло. И даже если она предположила, будто Миша купил его для другой женщины, расставаться с ним не намеревалась: она получила его из руки Миши, как подарок ей.

– Почему его ищут? Оно очень дорогое, да? На нем бриллианты? Вы тоже меня о нем спрашивали… Что вы знаете?

– Это не украшение. И стоит совсем недорого… Это флешка, Люба.

Алексей притормозил у обочины, достал сердечко из кармана, потянул за две половинки, показал металлический прямоугольник, скрывавшийся внутри украшения.

Девушка ничего не сказала. Но Алексей видел, что она разочарована, и сильно. Флешка совсем не тянула на прощальный подарок.

– Ценность не в нем, а в информации, которую флешка содержит, – добавил он.

Но Люба потеряла к разговору всякий интерес и нахохлилась, утопив острый подбородок в воротнике куртки.

Тем лучше. Кис не собирался рассказывать ей о своем расследовании. Дело зашло слишком далеко, повернулось слишком серьезно. Ей ни к чему это знать.

Катя зажгла повсюду свет и уселась смотреть телевизор. Спать не хотелось, она и так почти весь день провела в дреме. И думать ни о чем не хотелось, – снова плакать? Катя устала. Плакать устала, горевать устала, чувствовать себя преданной и брошенной… Хватит!

Она сделала звук погромче и принялась с удвоенным вниманием следить за диалогами какого-то сериала. Вскоре ей удалось погрузиться в сюжет целиком, и она не сразу поняла, где прозвенел звонок: в фильме или в реальности. Но звонок повторился, и Катя с опаской направилась к домофону. Кто это мог быть в столь поздний час?

Олег, это был Олег. Катя открыла ему дверь подъезда и устроилась у «глазка», чтобы увидеть, с кем он к ней явился… Или все же один?

Дверь лифта раскрылась. Она ахнула. Белые чулочки, красные туфельки, золотые локоны… Боже!

Катя распахнула дверь, и Олег, чуть повернувшись боком, чтобы не задеть дверной косяк, ступил в ее квартиру. На руках его спала девочка лет трех. Кудри ее были золотисто-рыжими, такими же, как наверняка у самого Олега в детстве…

– Можно ее куда-нибудь уложить? – шепотом спросил он.

– На кровать. Я вряд ли буду спать сегодня… – прошептала Катя в ответ.

Она шла за Олегом, несшим девочку, и ей страшно хотелось потрогать ее золотые волосики, но она побоялась ее разбудить.

Они устроили ребенка на кровать, прикрыли одеялом и на цыпочках вышли.

– Как ее зовут?

– Аленой, как ее маму.

Кольца на пальце Олега не было. Поймав Катин взгляд, он добавил:

– Умерла при родах. Аневризма сосудов головного мозга, о которой никто не подозревал… Алёнка досталась мне дорогой ценой. Я тогда и подсел на наркотики. Полгода глотал колеса; еще полгода кололся. Дочку отдал своим родителям, я ее ненавидел: это она отняла у меня жену! Я даже имя не хотел ей давать… Потом решил завязать, но не получалось. Хотел покончить с собой, но родителей пожалел… Когда услышал о Михаиле Козыреве, пришел к нему, соврал, что в завязке. Он меня взял. Я не представлял, что из этого получится. За соломинку хватался, что называется, – у самого силенок недостало, на Мишу понадеялся. И не зря. Я до сих пор помню его слова, после того, как он меня выслушал.

– Скажи.

– «Ты не умереть хочешь, Олег, – ты хочешь не жить. За смертью – ничто, а ничто нельзя желать. Но страдание – это что-то; от этого можно желать избавиться. Ты со мной согласен? Тогда давай подумаем, нельзя ли избавиться от страдания иным способом?»

Катя задумалась. Олег истолковал паузу по-своему.

– Если ты не сидела на наркотиках и не думала о самоубийстве, то ты вряд ли поймешь, насколько его слова гениальны. Я в тот момент тоже не понимал, но сразу почувствовал, что он отделил боль от желания смерти. И дал мне надежду справиться с ней иным способом.

– Не сидела на наркотиках и о самоубийстве не помышляла, но я поняла, Олег… Ты так любил ее, жену?

– Любил.

– Значит, умеешь любить.

– Умею? Это как профессиональное мастерство, что ли?

– Нет… Это как… Не знаю, Олег. Не найду правильные слова. Мой брат в этом лучше разбирался. Но знаю, что есть люди, которые способны любить, а есть другие, совсем неспособные… Извини, я несу чушь. Значит, ты с Мишей говорил об этом… о своей жене?

– Конечно. Иначе нельзя было, он ведь психиатр.

– И?..

– И он сказал, что я завернулся в мою Алё– ну, как в одеяло, под которым не слышишь, не видишь жизнь… Что боль – не конец существования, а его этап. Что в ней многое сгорает, но и многое рождается… Как в кузнице: металл горит и плавится, но из него выходит новая вещь. Новая форма бытия.

– Какая такая новая форма? Олег, я, оказывается, плохо знала своего брата… Я не понимаю эти слова. А ты, ты понимаешь?

– Конечно. Просто жизнь продолжается. А ты – ты уже смотришь на нее иначе. Потому что у тебя есть опыт… Опыт кузницы, опыт боли.

Опыт боли. У Кати он теперь тоже есть.

И она, неожиданно для себя, все рассказала Олегу. О смерти родителей, о том, как Миша растил ее, и об Арно, о своих мечтах приумножить количество родных, об унижении и стыде – стыде за глупость и неподобающую в ее возрасте наивность…

– «Неподобающая»? В твоем возрасте? Катя, ты очень самонадеянна, извини. Тебе сколько?

– Двадцать два уже!

– Мне скоро тридцать, и я знаю, что через каких-то пять лет ты будешь вспоминать себя двадцатидвухлетнюю и улыбаться: каким же я была тогда ребенком! И твоя наивность покажется тебе очень даже подобающей… И даже станет жаль, что она тебя покинула…

Они проговорили до утра, и только когда свет за окном набрал силу, Катя уговорила Олега поспать хоть часок рядом с дочкой. Сама она по-прежнему спать не хотела и просидела все это время на диване в большой комнате, перебирая в уме их с Олегом беседы.

– Вот и мы!

Алексей впустил Любу в квартиру. Жену он предупредил еще с дороги. Не сказать, чтоб Саша обрадовалась, но она знала: раз Алеша везет девушку к ним домой, значит, ей угрожает опасность. Такое уже случалось в его практике.

Александра взялась напоить гостью горячим чаем с медом, а Алексей нетерпеливо присел перед компьютером, вставил флешку в гнездо.

Документов на ней оказалось не так уж много. Цифры, счета, приказы – в это надо еще вчитываться, но, похоже, здесь собраны свидетельства ударного труда пильщиков. А первыми по датам шли две записи разговоров между двумя мужчинами: