Избранное. Том 1 - Станислав Константинович Ломакин

альтруистом, и этим беззастенчиво пользовались друзья, писавшие научные статьи и не упомянувшие ни разу его имя. Он читал их статьи, находил свои идеи и мысли, радовался за них, что хоть таким образом его идеи дойдут до кого нужно, найдут применение в изыскательских работах геологов. Размышляя таким образом, он вместо положенных дней отпуска уезжал от матери раньше времени. И она это знала, предвидела и по мрачному виду догадывалась, что ему не терпится уехать в свою тайгу. Семен же страдал и мучился, так как оставлял мать одну. Но куда он повезет ее? Его домом была тайга, а в ней любимая работа. Угрызения совести на некоторое время отступали, когда он заговаривал с матерью о том, что снимет для нее комнату где-нибудь поближе к нему. Она, замахав руками, говорила: «Еще чего выдумал. Поеду я в твою загазованную Тюмень, где газ, шум, от которого я не доживу до положенных лет. И не выдумывай, я еще на ногах, а как обезножу, совсем ослабну, тогда бери и хорони. Разве можно мне куда-то ехать, когда здесь родилась, здесь у меня подруги, с которыми каждый вечер на лавочке полузгиваем семечки и говорим. Это все равно, что вытащить из речки рыбу и перенести в другой водоем. А там что, на пятый этаж меня засадишь, в четырех стенах потом хоть волком вой. И не думай, и не мечтай, я здесь хочу помереть, где мои родители и родственники лежат». Семен соглашался с такими аргументами матери, но эта отдушина мало помогала и незадолго до отъезда он мучился и страдал, представляя расставание с матерью.

Через редкий частокол, отгораживающий соседский двор от двора Семена, жила Алка, о которой все чаще и чаще заговаривала с ним мать. В огородике ее дома живописно раскинулись маленькие лужайки, окаймленные с двух сторон группами деревьев, посаженных без всякой системы, но очень густых и зеленых.

В тот день, изменивший его жизнь, солнце закатилось рано, оставив на горизонте бледно-золотистую полосу, и медленно спускался на влажную землю туман. И, несмотря на резкое понижение температуры, Алка не изменила своему правилу, она выскочила в ограду в одном купальном костюме и, минуя лужайки, стала спускаться к речке. Последние лучи уходящего солнца, выглянули из-за облаков, лениво скользнули по поверхности стройного, гибкого тела девушки. Остановившись на несколько секунд у самой воды, она протянула ногу и, почувствовав теплую, словно щелок, воду, вдруг резкими движениями стянула с себя купальник и осталась нагой. Алка знала: в это время никто не приходит на речку, и считала себя в безопасности от людского глаза. Но она ошиблась. Семен, побродив на сей раз бесполезно по лесу, уставший за день, решил освежиться. Он еще раньше, переплыв речку на лодке, сидел, разомлевший, сбросив ружье и рюкзак, в кустах и докуривал папиросу. То, что он увидел совершенно случайно, поразило его. Он увидел женщину. Эта юная дева потрясла его своей красотой, он боялся дышать, боялся спугнуть девушку и был очень рад тому, что эта удивительная красавица, разбежавшись, бросилась в воду. Плыла она легко и свободно, даже грациозно. Облегченно вздохнув и забрав охотничьи принадлежности, Семен поплелся домой. Дома он медленно снял охотничьи сапоги и, на вопрос матери «Как охота?», – буркнул под нос одно слово: «Ничего», – и ушел в свою комнату.

Там, бросившись, не раздеваясь, на кровать и зажмурив глаза, вновь представил себе девушку, с ее гладкой, загорелой кожей, с ее длинными, стройными ногами и в меру округлыми бедрами. Через некоторое время мать, не постучавшись, вошла к нему, спросила: «Семен, ты с кем это разговариваешь или стонешь, не заболел ли?». Видение исчезло, и Семен стал стыдиться своих мыслей, сказав матери, что ей показалось. Теперь дни тянулись медленно, Семен целыми днями думал о девушке, при упоминании о ней он краснел и казался человеком, открывшим какую-то тайну, доступную только ему. Так проходили дни, отпуск должен был скоро кончиться, но Семен боялся показаться на глаза соседке. Из-за занавески на окне он наблюдал за нею, видел ее в ограде, в огороде, бегущей на речку, но оказаться в положении, в котором он уже был, не решался, хотя ему очень хотелось увидеть то, что явилось тайной для всех, но не для него. Дни шли, и Семен, кажется, уже все переделал, что нужно было для матери. Он исправил прясло в огороде, сделал дровник, выкопал с матерью картошку, починил крышу и крыльцо, заготовил в лесу дрова. Можно было ехать, хотя еще около месяца ему можно было отдыхать, но он все медлил и каждый день откладывал свой отъезд, придумывая для себя очередные оправдания, что-то недоделал, не расколол и не сложил дрова. Причиной задержки, конечно, была Алка. Если бы ему кто-нибудь сказал, что он способен влюбиться, да так, что не спать ночи напролет, да еще в своем селе, он бы просто посмеялся над этим. Но это случилось, и Семен искал выход из создавшегося положения; хождения к старой березе стали все чаще. Отчаяние приходило от мысли, что если он как-то заговорит с нею, то неизвестно, как она отнесется к его словам. Он перебирал сотни вариантов, как можно подойти к девушке, но все они через какое-то время отвергались им.

В один из дней Алка вышла вечером во двор. Семену, копошившемуся в ограде с дровами, было видно, что она направилась к речке, так как через плечо у нее было перекинуто полотенце. Семен, бросив колоть дрова, вдруг неожиданно для себя произнес совершенно простую фразу: «Алла, возьмите меня с собой». В ответ последовала не менее простая, фраза: «Идемте, коль не шутите». Это было начало. Они купались почти в темноте, брызгали друг на друга и веселились, как маленькие, расшалившиеся дети. Какое утешение, какое спокойствие дало ему сознание того, что она рядом, можно протянуть руку и реально ощутить теплоту ее тела. Влажный ночной ветер доносил с реки запахи свежего дыхания листвы тальника, бурно разросшегося по берегу реки, а Семен и Алка, продрогшие от наступившей прохлады, сидели на берегу, боясь нечаянным прикосновением приблизиться друг к другу. Алка, закинув руки, растянулась во весь рост на песке. Семен косил глаза на нее и думал о том, что природа не поскупились и одарила Алку поразительной красотой. А она в это время глубоко чувствовала, что наступила ее весна. Весна любви. Это было блаженное ощущение, полное грустной и мягкой тоски. Она уже уносилась далеко в своих мыслях о горячей любви.