Русское правоведение: «юридическая чума» на Руси — вылечим - (ВП СССР) Внутренний Предиктор СССР

Также невозможно не затронуть вопрос о пытках[251], к коим следует относить не только применение самодельных или профессионально произведённых «спецсредств» воздействия на организм человека или «альтернативные» способы употребления тех или иных предметов изначально иного функционального назначения, но также — избиения подследственных и задержанных и оказание на них психологического давления путём запугивания, предоставления заведомо ложных сведений о правах и обязанностях подследственных и представителей юридической системы, о последствиях той или иной линии поведения из множества возможных для задержанных и подследственных.

В РФ пытки запрещены на уровне конституции[252], которая (как сообщается в ней самой) «имеет высшую юридическую силу» и «прямое действие»[253]. Вопреки этому запрету и его якобы его «прямому действию», на протяжении всей постсоветской истории в официальных СМИ и в интернете регулярно появляются сообщения о том, что кто-то из задержанных или подследственных был подвергнут пыткам сотрудниками юридической системы в период следствия или при отбывании наказания.

Такие случаи становятся известными либо через родственников людей, подвергнутых пыткам, либо вследствие того, что в результате пыток человек умер или получил телесные повреждения, но правоохранители убить его побоялись и передали медикам. Медики не во всех случаях соглашаются принять по умолчанию телесные повреждения, возникшие в результате пыток, в качестве «естественных» следствий органического заболевания или умышленных либо неосторожных действий самого подвергнутого пыткам, и оглашают истинные причины их происхождения.

Реакция юридической системы на такого рода публичные скандалы в подавляющем большинстве случаев укладывается в следующую последовательность системно организованных действий:

1. Отрицать факт пыток и обвинять пострадавшего от них и его близких в клевете на правоохранительные органы, представляя пытальщиков в качестве сотрудников, отмеченных различными наградами и поощрениями за безупречную службу, обладающих высокими моральными качествами, которые в принципе не могли совершить ничего подобного тому, в чём их обвиняют «клеветники». Этому может сопутствовать кампания по запугиванию и пресечению деятельности лиц, которые придали факты огласке и настаивают на привлечении к уголовной ответственности виновных в пытках.

2. Если пункт 1 реализовать не удаётся, то попытаться признать имевшие место факты — случайным, единичным эпизодом, делом рук одного — двух негодяев, случайно проникших на работу в органы правопорядка и бросивших тень чуть ли не образцовое подразделение, но никак не одним из множества такого рода фактов, поскольку всё множество фактов по-прежнему остаётся утаиваемым от общества и неизвестным ему.

3. Если не удаётся реализовать и пункт 2, то признать факт массовых злоупотреблений в одном каком-то подразделении системы, настаивать на том, что имевшая место пыточная практика является исключением из господствующей повсеместно нормы работы всех прочих подразделений, в которых законность при проведении задержаний и осуществлении следственных действий неукоснительно и безукоризненно соблюдается.

4. После этого издаётся циркуляр, который рассылается по всем подразделениям и зачитывается личному составу, на тему о том, что «пытки — не наш метод», что «пытки запрещены законом». Такого рода циркуляры воспринимаются как руководящее указание о том, что пытать следует более квалифицированно — так, чтобы не оставалось следов, которые бы медики могли безальтернативно оценить как последствия пыток. Далее система работает в обычном для неё режиме до следующего публичного скандала на тему, что кого-то из задержанных или подследственных избили, запытали, не оказали своевременно медицинской помощи, необходимой ему вследствие нанесённых пытками повреждений или органических заболеваний, которые выявились или обострились в период нахождения под стражей.

5. Виновные в пытках получают минимально возможные наказания, поскольку все они до этого положительно характеризовались по службе, якобы обладали «высокими моральными качествами», якобы «совершили преступление в первый раз», якобы преступление это малой или средней тяжести, якобы спровоцированное сами пострадавшим от пыток, успели «обрасти» «смягчающими вину обстоятельствами» и т.п. И если они получают реальные сроки, то отбывают их не в общих зонах, а в «полицейских», поскольку в общих зонах «полицаям» не выжить, и отбывают не полные сроки, а до условно-досрочного освобождения.

Именно такая картина складывается, если анализировать тему пыток по публикациям в официальных СМИ и в интернете. Примерно такой она была в случае ОВД «Дальний» в Казани[254].

Начнём с того, что:

Пытки в подразделениях юридической системы В ПРИНЦИПЕ не могут быть единичными случаями.

Единичными могут быть такие ситуации, когда подследственный или задержанный умышленно или неосознанно своим поведением доводил изрядно переутомившегося сотрудника до того, чтобы тот сорвался и «врезал» от души задержанному или подследственному. В этом случае даже одного удара может оказаться достаточно, чтобы возникли тяжкие телесные повреждения или наступила смерть, причинённая действительно по неосторожности. Довести до срыва можно почти каждого, но если такой срыв перерос в избиение (т.е. количество нанесённых ударов — более двух[255]), то кадровики и психологи ошиблись, допустив к работе психологически не пригодного для неё человека. Но такого рода случаи, когда они происходят, действительно — единичные и не частые случаи, а не пытки как постоянно действующий системный фактор.

Если же где-то в подразделениях юридической системы имеют место пытки, то они носят системный характер, по крайней мере, в пределах этого подразделения[256]. Т.е. о них знают все, кто работает в подразделении хотя бы месяц, — не могут не знать.

Соответственно, если наказывать за пытки, то следует наказывать весь личный состав подразделения. И поскольку это — коллективное системное преступление, то нет надобности разбираться, кто пытал сам лично и потому должен понести якобы более тяжёлое наказание, а кто стоял рядом и смотрел, набираясь опыта на будущее либо поучая «новичка», и потому якобы достоин более мягкого наказания вплоть до условного. Наказание должно быть единым для всех сотрудников подразделения: одним за то, что пытали лично, другим за то, что «стояли рядом» и не пресекли противоправные действия и не донесли на коллег, а подчинились мафиозно-корпоративной этике и инстинктам стадно-стайного поведения[257].

Однако искоренение пыток не в отчётной документации, а реально — требует выявления механизма генерации пыточной субкультуры.

Изначально пытки как системный фактор проистекают из того, что подозреваемые, даже если они действительно совершили вменяемые им преступления, далеко не всегда желают предоставить необходимую для следствия и суда информацию. Но если «надавить» на подследственного, то вероятность того, что он поделится информацией со следствием, возрастает.

И изначально в историческом прошлом целью пыток в ходе допроса было — не поиздеваться над подозреваемым, чтобы получить садистическое удовольствие, а сломать его психологически, т.е. исключить собственную волю подследственного из алгоритмики его психики, дабы он мог только тупо и честно отвечать на вопросы следователей и рассказал бы всё, что относится к делу. Для достижения этого результата «заплечных дел мастер»[258] должен был быть разносторонне сведущим и проницательным, разносторонне чувствующим «человековедом», дабы вести пытку так, чтобы из страха перед нею допрашиваемый не начал врать, выдумывая то, чего не было в действительности, в том числе и оговаривая других людей; но чтобы честно ответил на все вопросы следователей, а также — и рассказал бы заодно сам то, о чём следователи в силу разных причин сами спросить его не догадались, но что относится к делу. Иначе говоря, цель пытки — обеспечение прямого доступа следователя к массивам памяти подозреваемого.

Это пояснение дано не к тому, чтобы подвигнуть юридическую систему к созданию курсов повышения квалификации «заплечных дел мастеров», дабы задержанных не забивали до смерти по неумению, но пытали высокопрофессионально, а в пояснение исторического прошлого возникновения субкультуры ведения разнородных расследований.

Кроме того, не все причастные к расследуемому групповому преступлению сразу же оказывались в застенках. Кто-то мог оставаться на свободе и был заинтересован в том, чтобы расследование зашло в тупик и следствие не получило всей желательной для него информации. Поэтому издревле практикуются такие вещи как убийство свидетелей и подследственных. В условиях построения следствия на основе пыточной субкультуры один из вариантов такого рода убийства неугодных секретоносителей — их смерть под пытками в ходе расследования. При возведении пыточной субкультуры в ранг процессуальной нормы такое убийство может быть представлено как «естественная» для такой практики ведения расследований смерть, а не как убийство. Но случись такое с кем-либо из значимых подследственных в ведомстве Малюты Скуратова[259] или Торквемады[260], то это повлекло бы за собой «служебное расследование», в ходе которого причастные к смерти под пыткой оказались бы в руках действительно очень высококвалифицированных «заплечных дел мастеров» и с вероятностью близкой к единице психологически сломались бы под пытками, после чего рассказали бы всё, что и как было на самом деле.