Птица-пересмешник - Джеральд Даррелл

– Согласен,— сказал Питер, хотя в душе сознавал, что при взгляде на это дерево слово «красота» едва ли приходит в голову первым. Да, его нельзя было назвать «красивым» в общепринятом смысле. Зато под его шершавою корой почти физически ощущалось биение живого сердца, как у зверя или птицы. Юноша шагнул вперед и ласково провел ладонями по растрескавшейся и изрытой оспинами коре, теплой и грубоватой, будто шкура слона.

– Оно обожает, когда его гладят, чешут и делают ему массаж,— сказал Феллугона.— Кляну себя, что не имею возможности уделять ему столько времени, сколько оно заслуживает. Столько других забот по саду! Вот и приходит ся мне ограничиваться тремя-четырьмя визитами в день. Сознаю, что оно недополучает от меня интеллектуального стимула: эх, если б я мог приходить к нему чаще и обмениваться с ним мыслями!

– А почему вы держите его в этой клетке? — спросил Питер.

– От насекомых.— Эту фразу Феллугона произнес таким тоном, будто исторг проклятие, отчего его очки заблестели еще сильнее.— А то от них житья нет,— сказал он и поднял пухлый указательный палец.— Да, житья от них нет, дорогой мистер Флокс. Стоит только чуточку приоткрыть дверь, хоть на дюйм, хоть вот на такусенькую щелочку, как они тут же норовят ворваться внутрь и сожрать все на свете! Хуже Чингисхана, хуже гуннов, хуже варваров! А что поделаешь? Как только была открыта польза бабочки амела для экономики, сразу последовал запрет на применение любых инсектицидов и руки у нас оказались связанными. Приходится щадить любую букашку-таракашку, любую козявку, ползает она или летает.

Он сделал паузу, снял свои фантастические очки и тщательно протер их. Оставшись без линз, его глаза уменьшились до размера кротовых, но как только очки заняли свое место, глаза восстановили свой прежний размер.

– Так вот почему, мистер Флокс, мы вынуждены были построить это жилище для нашей Стеллы,— сказал он, помахав своей пухлой рукой.— Давайте не будем называть это клеткой — ведь клетка непременно ассоциируется с неволей. Стелла предпочитает, чтобы мы называли ее жилище будуаром.

– Понятно,— тяжело выговорил Питер, стараясь не смотреть в глаза Одри.

– Последняя из своего рода,— сказал Феллугона,— последняя из своего рода… Когда она уйдет,— Феллугоне не хотелось говорить «умрет»,— весь ботанический мир станет беднее… Потеря будет неизмерима…

– Да, да,— сказал Питер.— Почитаю – за большую честь, доктор Феллугона, что мне разрешили повидать Стеллу. Это для меня действительно огромная честь.

– Как мило с вашей стороны, как мило,— сияя, сказал Феллугона.— Я уверен, что вы своим приходом доставили массу радости Стелле. Понимаете ли вы, дорогой мистер Флокс, как важны для нашей Стеллы встречи с новыми людьми? Боюсь, ей уже порядком поднадоели постоянные посетители, одни и те же лица. Приходите снова! Это ваш долг, ей-богу!

Не переставая рассказывать, сколь важное терапевтическое значение для здоровья и благополучия Стеллы имеют встречи с новыми людьми, доктор Феллугона проводил Питера и Одри до машины. Встав на цыпочки, он помахал им рукой, а его фантастические очки еще ярче заблестели на солнце. Как только машина отъехала, Питер развалился в кресле и закрыл глаза.

– Я сдаюсь,— проговорил он.— После того как я побывал у Стеллы в будуаре, меня уже ничем не удивишь.

Одри захихикала.

– Я так и думала, что тебе понравится. Но, помимо интереса, который вызывает Стелла, сам по себе Феллугона — один из самых симпатичных здешних обитателей.

– Теряюсь в догадках: как же тебе удалось собрать коллекцию столь милых чудаков? — спросил Питер.

– Это не я. Это Зенкали притягивает к себе таких. Должно быть, всем, кто не от мира сего, не сидится на месте, вот они и шатаются по свету, ища, кому они нужны такими, как есть, и собираются здесь, на Зенкали, где каждый сходит с ума по-своему. Возьмем хоть губернатора — бедняга столько скитался, ища уютного уголка, пока кому-то не пришла в голову счастливая мысль направить его сюда.

– О таком губернаторе зенкалийцы могут только мечтать.

– И я про то же. Зенкалийцы без ума от него, вот он и носится по всему острову, словно ополоумевший мотылек: там выставку овощей откроет, там ребенка по головке погладит… Это только для нас с тобой он — тихий помешанный, а в глазах зенкалийцев-то он — великий человек! Они все слушают его речи с почтением.

– Как, он еще и речи произносит?!

– Да, и не по одному десятку в год. Сами зенкалийцы вдохновляют его на это. Ганнибал называет его словоизлияния «вербальными айсбергами», потому что лишь десятая часть того, что исторгается из его уст, имеет хоть какой-то смысл. Но зенкалийцы мнят своего губернатора лучшим после Шекспира мастером слова.

Машина катила к жилищу Питера по дороге, бежавшей вдоль побережья. Солнце уже зашло за горизонт, окрасив небо в зеленые, алые и желтые, словно абрикос, тона; ветер дарил столь приятную после дневной жары прохладу. Навстречу то и дело попадались женщины: одни шли с корзинами свежевыстиранного белья на голове, другие возвращались с полей, неся под мышкой мотыги, а на голове — корзины с овощами и фруктами.

– Заскочишь ко мне с дороги? Выпьем немножко,— пригласил Питер, когда машина остановилась возле бунгало.

– Только очень ненадолго,— сказала Одри.— Я просто обязана поскорей вернуться домой и проследить, чтобы папочка плотно поужинал.

Усталые путники вошли в залитую светом гостиную, и тут же им навстречу вышел одетый в белое и с широкой белозубой улыбкой Эймос. В руке у него была трость, используемая на Зенкали в качестве сумки письмоносца.

– Добрый вечер, сэ', добрый вечер, мисс Одли,— сказал он.— На имя масса поступила грамота от масса Ганнибал, сэ'.

– Спасибо,— сказал Питер, принимая послание из рук Эймоса.— Пожалуйста, Эймос, подай нам напитки.

– Да, сэ',— сказал Эймос и исчез.

Питер развернул письмо и прочитал:

«Питер, я должен сообщить Вам пренеприятную новость. Идея строительства аэродрома прошла на голосовании, но, по-моему, точку ставить рано. Просьба прибыть ко мне завтра в восемь на военный совет. Дел много.

Т.».

– Сволочи! — завопила Одри, и из глаз ее хлынули слезы.— Ну просто сволочи! Все как один!

– Да погоди ты! Может, все еще не так страшно, как вы с Ганнибалом думаете,— сказал Питер, безуспешно пытаясь сдержать эмоции.

Одри залпом осушила стакан и поставила его на стол.

– Будет еще хуже, чем мы думаем,— сказала она.— Ну, мне пора. Пока.— Одри выпорхнула из бунгало, и прежде чем Питер выскочил, чтобы проводить ее, прыгнула в машину и была такова.