Беруны. - Зиновий Давыдов

XV. МЕДВЕЖОНОК, С КОТОРЫМ ВЫШЛО МНОГО ВОЗНИ

Степан шел, опираясь на рогатину, а Ванюшка размахивал топором, постукивая обухом о густо навороченные кругом камни.

– Ты полегче, Разванюша, – топор испортишь, что делать будем?

– Другой купим.

– Купишь, да кукиш.

– И кукиш – товар.

– Товару этого полон базар, а что толку?

– Толку-то, верно, никакого, – согласился Ванюшка.

– Вот видишь – и сам понимаешь... Дров кукишем не наколешь. Так ты с топорцом полегче. Береги. На весь Берун секира единственная...

Они хотели, как наказал Тимофеич, пройти к губовине, чтобы поправить, если понадобится, махало, а потом по берегу пробраться к выкиднику. Когда они подошли к оврагу, то издали увидели привязанную к высокой жерди медвежью шкуру, которую гладил и расчесывал ветер. Они поднялись на зеленый от цветущего мха холмик, на котором стояла жердь. Ванюшка поправил покривившуюся дощечку и ещё раз прочитал по складам выдолбленную Тимофеичем надпись:

Губовина расстилалась по-прежнему сердитая и чистая, а по берегу меж камнями кричали чайки так, словно резали их там сразу по целому десятку. И к этому крику и гомону растревоженного базара примешивалось шипение и чавканье, какое-то бульканье, словно из опрокинутой бутылки лилась на землю вода. Ванюшка глянул направо и тихонько толкнул Степана:

– Ошкуй!..

По берегу, у самого наволока, ходила, наступая лапами на чаичьи гнезда, мокрая, видимо, только что вылезшая из воды медведица, подталкивавшая медвежонка величиною с небольшую дворняжку. Медвежонок тыкался рыльцем в брюхо матки, потом принимался кувыркаться на камнях, забавляясь суматохой и криком сновавших возле него птиц. Медведица оттолкнула его от воды подальше и стала душить трепыхавших у неё под ногами чаек и пожирать их вместе с перьями и потрохами.

– Матика!.. – чуть слышно простонал Степан, и у него зачесалась давно уже зажившая голова, которая стала сейчас снова затуманиваться уже пережитым однажды восторгом.

Медведица приближалась; ветер дул в берег, и ей невдомек было, что два соглядатая наблюдают за каждым её шагом, не обращая пока внимания на медвежонка, с которым не могло тут выйти никакой возни. У Ванюшки сердце колотилось, как попавший в силки чижик. Мальчик судорожно сжимал пальцами топорище, не сводя немигающих глаз с медведицы. Она понемногу приближалась, вытянув вперед свое чавкающее, вымазанное кровью рыло, а медвежонок, поминутно отставая, догонял её смешными поросячьими прыжками.

– Пускай подойдет вон к той круче, – шепнул Степан.– Я на неё прямо с рогатиной выскочу, а ты набегай сзади и топором ёкни... в башку ей...

Медведица приближалась к отвесной скале, круто вздымавшейся шагах в двадцати от холма, за которым притаились Ванюшка и Степан. Когда она подвинулась ещё на несколько шагов и, резко мотнув головой, стала нюхать воздух, Степан пошел на неё, не беря пока рогатины наизготовку. Медведица, завидя Степана, завертелась из стороны в сторону, поджидая застрявшего между камнями медвежонка, и прикрыла его собой, когда тот ткнулся головою в косматое её чрево.

Ванюшка с топором, зажатым в обеих руках, бегом огибал скалу, чтобы выйти медведице в тыл, когда Степан вынес вперед рогатину, надвигаясь на перепуганного зверя вплотную. Медведица, спасая детеныша, зажала его голову между своею грудью и шеей и тяжело прянула с ним прочь от Степана, за скалу, где за поворотом напоролась на выскочившего ей навстречу Ванюшку. Это было так неожиданно для обоих, что Ванюшка, готовый нанести медведице удар сзади, вместо этого налетел на выкатившегося ему под ноги зверя, уронил топор и растопыренными пальцами ткнулся в густую медвежью шерсть; а медведица выпустила медвежонка и ударом лапы отбросила Ванюшку на несколько шагов от скалы. Мальчик расцарапал о камни до крови руки и почувствовал сильную боль в левом боку. Но он вскочил на ноги и увидел Степана, бежавшего к медведице с вынесенною вперед рогатиною, выгнувшего шею, как бык, готовый с разбегу нанести сокрушающий удар. Медведица ревела, прижав медвежонка к скале всем своим туловищем, прикрыв собою детеныша, готовая принять на себя все удары. Ванюшка подбежал поближе, схватил валявшийся около топор и занес его над медведицей, устремившей всё свое внимание на бежавшего к ней Степана.

– Шибни её в голову, не жди! – крикнул Степан, и Ванюшка, резанув топором воздух, с удивлением вдруг заметил, что стукнул медведицу по черепу одним топорищем, неожиданно ставшим в его руках совсем невесомым.

Медведица рассвирепела и поднялась на задние лапы. Набежавший Степан с разгону вонзился рогатиной в ее мягкую утробу и всею нерастраченною своей силою старался прободать её насквозь, пригвоздить её к утесу, рыча и скрежеща зубами и заражая этим ещё не совсем опомнившегося от удивления Ванюшку. Мальчик тоже схватился за рогатину и, прижимая медведицу к скале, стал кричать от ярости и исступления. Медведица заколотила по рогатине обеими лапами, потом сразу притихла и свернулась наземь. Прижатый было её туловищем к скале, медвежонок фыркнул и схватился губами за её окровавленные сосцы.

С медвежонком вышло возни больше, нежели можно было думать: его не оторвать было от сосцов матери, от её бездыханного трупа, хотя он скоро бросил сосать её вымя, как только убедился, что соленая кровь не заменит ему её сладковатого молока. Медвежонок взобрался тогда на распростертую у скалы матку и, подняв вверх свою вымазанную в крови мордочку, заскулил, как щенок. Когда Ванюшка хотел его взять, звереныш больно шлепнул его лапой по руке. Но Степан сердито вцепился в его взъерошенный загривок, взвалил на спину и понес его, как теленка. Ванюшка, подняв с земли рогатину и топорище, нашел меж камнями далеко отлетевший в сторону топор и бросился догонять ушедшего вперед Степана.

Медвежонок, которого Степан нёс на спине, держа его руками за передние лапы, сразу присмирел и виновато поглядывал на Ванюшку, ткнувшего его топорищем в поджарый зад.

– Цав-цав-цав! – поманил его Ванюшка и дал ему понюхать топорище.

Они пошли рядом: Степан со своей живой ношей, а Ванюшка со всем вооружением, которое было с ними в только что разыгравшемся бою.

– Говорил тебе, чертенок, не играй топором, не колоти им по каменью, – взъелся Степан на мирно шагавшего рядом Ванюшку. – Вот и доигрался бы. Погоди, Тимофеич вихры те надерет, он те хвост накрутит!

Ванюшка, у которого к тому же от удара медведицы не переставал ныть бок, сознавал свою вину, едва не стоившую ему жизни. Он поотстал немного от Степана и шел сзади, а медвежонок повернул к нему голову и смотрел на него затуманенными и тоже виноватыми глазами, хотя, он-то чем провинился, было неизвестно.