Media Sapiens-2. Дневник информационного террориста - Сергей Минаев

— Я отдал куртку Джеффу, он мёрз сильно…

— А сам Джефф?

— Самого Джеффа я последний раз видел перед тем, как потерять сознание. Точнее, не его самого, а только его голову.

— В смысле?

— Ну, она приземлилась рядом со мной…

— Ужас. Кошмар.

— Да уж… Что было после того, как вы получили плёнку?

— После того, как мы получили плёнку, мы передали её западным каналам. С легендой того, что на новой грузинской заставе журналистами из России и США осуществлялись съёмки того, как Грузия укрепляет свои границы, чтобы пресечь проникновения на её территорию боевиков из Чечни. В этот день российские вертолёты, углубившись на территорию Грузии, нанесли удар по заставе. Вследствие которого погибли не только военные, но и простые журналисты. Американцы подали в наш МИД ноту протеста, хотят вынести на обсуждение в ООН вопрос о вводе миротворцев на территорию, прилегающую к грузино-российской границе. Официальные власти, конечно, опровергают факт обстрела грузинской погранзаставы своими вертолётами, ссылаясь на то, что бортовые номера не числятся ни за одной воинской частью. Требуют предъявить тела. Грузинские власти пока отказываются. Американцам наши деятели из МИДа предъявляют съёмку местности со спутника за две недели до происшествия. На съёмке ясно видно, что в указанном месте никакой заставы нет. Некоторые европейские страны показывают свои съёмки из космоса, говорящие о том же. Американцы пока тянут волынку, говоря, что их спутники в то время не осуществляли съёмку этой территории. В этом, конечно, неувязочка, но в целом задача выполнена. Буря в стакане началась. Через неделю все забудут, была там застава или нет, главное, что есть факт расстрела журналистов. Внутри страны уже оппозиция выходит на митинги, правозащитные организации…

— Это понятно, стандартная схема. Я интересуюсь тем, как освещалась моя смерть?

— Вот ты о чём… — Вербицкий сделал глоток коньяка. — Ты понимаешь, Антон, мы профессионалы. Я это знаю, ты это знаешь. И если абстрагироваться от чувств, то придётся признать, что мы на войне. Ты сам не раз говорил о великой отечественной медиа-войне, помнишь?

— Припоминаю, и что?

— А то, Антон, что мы солдаты. Мы не могли использовать твою смерть иначе. Если бы на твоём месте оказался я, а ты на моём, то ты бы себя повёл так же. Как профессионал. В общем, мы запустили в СМИ информацию о том, что власти знали о твоём нахождении в Грузии. И этот удар был не по грузинам, но по голове российских оппозиционных СМИ. Власть настолько обезумела от вкуса крови, что не может остановиться. И так далее. В общем, сделали из тебя героя-мученика. Все по классическим схемам.

— Ай, молодца! — Я хлопаю себя ладонями по коленям и встаю. — Ох красавцы какие, ну ты подумай. Действительно, настоящие профессионалы.

— Антон, ты поступил бы также на моём месте.

— История не терпит сослагательных наклонений. В данном случае это сделали вы, а не я.

— Антон, формат, в котором мы работаем, медиа-среда — она же бесчувственна и неразумна, её формат…

— Аркадий Яковлевич, вы, по-моему, с коньяком переборщили. Вы уже путаете тех, кто в формате работает, с теми, кто его создаёт. Вы уж определитесь, господин Вербицкий, пока нас тут только двое, а то некрасиво получится. Всё-таки вы в формате работаете или вы его создаёте? Кто, по-вашему, заставляет нас ежедневно пудрить мозги аудитории? Кто это такой, этот мифический и бесчеловечный формат? Что же это за душегубка такая — медиа? Бесчеловечная, бесчувственная и неразумная, а?

— Антон, я хотел сказать…

— А не надо хотеть и говорить разные вещи. В этом проблема, понимаете? В том, что мы хотим сказать одно, а говорим другое. А подразумеваем вообще третье. Так всё же, Аркадий Яковлевич, где эти неодушевлённые убийцы людского сознания? Два ангела ада — «медиа» и «формат», а?

— Антон, я тебя прошу. Я понимаю, что все мы нервничаем сейчас. Ты очень взвинчен, ещё бы, пережить такое. Но всё-таки я тебе прошу…

— А я вас прошу, ответьте, кто это? Не можете? Тогда я за вас отвечу. Это мы с вами. Вы — «формат», а я — «медиа», которая работает в этом формате. Или наоборот, как вам больше нравится. И не надо мне тут гнать про неразумность медиа. Она очень даже разумна, потому что ОНА — ЭТО МЫ. Мы «media sapiens», и поэтому и формат, и информационная среда, и приёмы доведения информации до аудитории — все это мы. А мы очень разумны. Ого! Я бы даже сказал, таких разумных ещё поискать надо. Вот про бесчувственность это вы правильно сказали. Только опять же это не медиа бесчувственна, это мы — бесчувственные и аморальные твари, движимые жаждой наживы и тщеславием. Посему давайте сегодня проявим неслыханную щедрость — хотя бы друг другу лапшу на уши вешать не будем, а?

— Давайте. Тогда, Антоша, дорогой, давай вернёмся в русло столь любимого тобой цинизма, а?

— Давайте. Цинизм — он хотя бы честнее.

— Вот-вот. Про честность давай. Когда Горчакова подралась с собственными строителями, кто предложил двигать в прессу легенду о том, что её, как известную правозащитницу, избили «Наши»? Не ты ли, Антон?

— Ну, я, и что?

— А то, что чья бы корова мычала. А метро? А Зайцев? Начал мне тут задвигать про медиа сапиенс, философ доморощенный. Я-то, старый дурак, ещё сижу и слушаю. У тебя у самого какие принципы и какая мораль?

— Никакой. Как и у вас.

— Так чего же ты хочешь? Ты умер. Точнее, мы думали, что ты погиб, и решили на этом выстроить удар. Сам посуди. Тебе, как мёртвому, разве не всё равно, кто и в каких целях использует твоё имя?

— Может, мне моё светлое имя дорого, как память?

— Ай, — отмахнулся Вербицкий, — брось ты. На наших именах пробы негде ставить.

— Согласен. И что дальше будет?

— В смысле?

— В прямом. Со мной что дальше будет?

— Будешь жить, я так понимаю, долго и счастливо. Говорят, что кого хоронят раньше срока, тот долго жить будет.

— Это из области мистики. Я говорю о практическом плане. Я же теперь воскрес. И как нам всем с этим жить?

— Да… надо подумать…

— Может, церковь создадим? Имени отрока Антона, от кровавой гэбни умученного и счастливо воскресшего? Я буду мессией, вы — апостолом. Прибыль пополам? Идёт? Или даже вы будете воскресителем меня. А чо? Грабовой же «воскрешает» людей и неплохо зарабатывает на этом. Только у него, в отличие от нас, нет доказательств, никто ещё не видел ни одного воскрешённого им человека. А у нас сразу живой воскресший. Да какой!

— Да брось ты ёрничать, — Вербицкий встаёт со своего стула и начинает ходить по комнате, — без тебя тошно, клоун. Задача…

— Да уж, неожиданно воскресший рояль в кустах задавил весь оркестр.

Мне уже по-настоящему смешно и безумно любопытно, каким образом Вербицкий вырулит ситуацию со мной. Такое впечатление, что это будто бы и не со мной происходит. Какой-то политический кинотриллер, да и только. Вербицкий тем временем успокаивается и снова садится за стол.

— Так, Антон Геннадьевич. Я думаю, что мы ничего поменять не сможем. Понимаешь, если ты сейчас для всех воскреснешь, то нам придётся отыгрывать назад обвинения против правительства. Обвинения в том, что спецслужбы специально охотились за тобой.

— Мне, виноват, пойти в гроб лечь?

— Нет, в гроб не стоит, конечно. А вот исчезнуть (Вербицкий поднимает палец к потолку) на время! Исчезнуть на время, думаю, было бы хорошо.

— Это на какое такое время?

— Ну, не знаю. На некоторое. На годик, к примеру. А что, хорошая мысль, — Вербицкий опять встаёт, подходит к шкафу, и видно, как его самого прёт от столь удачной находки, — на годик. За рубеж…

— И как вы себе это видите?

— Вижу отчётливо, дорогой мой. Очень просто. Сделаем тебе документы и отправим на длительный отдых.

— Как шахтёра, — смеюсь я.

— Именно. Ты же бился в каменоломнях путинской России за свободу слова? Шахтёр и есть. Все мы шахтёры…

— Мы, Аркадий Яковлевич, скорее не шахтёры, а ассенизаторы. Только неправильные. Настоящие ассенизаторы говно вывозят, а мы его, наоборот, привозим огромными количествами.

— Антон, ты сегодня на редкость метафоричен.

— Это у меня от народа. Долго путешествовал, вот и набрался. Ладно, давайте дальше.

— А что дальше? Выбирай страну, выпишем тебе отпускные хорошие. Миллион тебя устроит? И страна на выбор. Представляешь, поедешь к морю, будешь загорать целый год, с девками кувыркаться. А может, книгу напишешь?

— А дальше?

— Что дальше?

— Ну, после того, как год пройдёт?

— Да там разберёмся. Сейчас выборы проскочим, ситуация стабилизируется, все про тебя забудут, а через год, Антон, много чего может измениться. Ты, может, и вовсе возвращаться не захочешь?

— А если захочу?

— Ну… ну, придумаем тебе легенду. Расскажем, что ты выжил. Что боялся за жизнь свою и своих близких и был вынужден уехать. Правду и скажем. Антон, это же гениально! А потом скажем правду. И всё! Ты национальным героем российской интеллигенции станешь. Как Герцен. Ну или как Огарёв, это уж как сам захочешь.