Время любить - Жюльетта Бенцони

Бледные губы молодого Торквемады презрительно изогнулись.

– У меня нет другого хозяина, кроме Бога! Скоро я смогу ему служить. И я забуду это жилище сатаны!

Раздраженная торжественным тоном и фанатической гордыней, довольно смехотворными у такого молодого человека, Катрин, без сомнения, призвала бы его к большему уважению, когда неожиданно ее взгляд скользнул от Томаса дальше по галерее и ухватил медленно подходившего монаха в черном одеянии. В монахе на первый взгляд не было ничего невероятного, если бы не черная повязка, наложенная на один глаз. По мере того как он подходил, Катрин чувствовала, как холодела кровь, а в голове вдруг бешено замельтешили мысли. Внезапно из горла Катрин вырвался испуганный крик, и на глазах изумленного Томаса она устремилась к себе в комнату и с силой хлопнула дверью, притянув ее к себе всем свои весом, в то время как другой рукой она схватилась за горло, стараясь содрать с него воротник, который вдруг стал ее душить. Под выбритой тонзурой и черной повязкой на глазу монаха, который, выйдя из темной части галереи, подходил к ней, она увидела лицо Гарена де Бразена…

Катрин думала, что вот-вот сойдет с ума. Перед ней стоял доводивший до безумия образ, внезапно явившийся ей.

Мысль, жестокая, как клинок, пронзила ее. Если Гарен жив, если это был он, если именно его она заметила только что в облачении монаха, тогда ее замужество с Арно превращалось в ничто, она становилась двоемужницей, а Мишель, ее малыш Мишель, оказывался бастардом!

Нет, это невозможно!

– Я схожу с ума! – произнесла она громким голосом.

Но тут распалась грозившая ей кисея безумия. Катрин захотелось бежать, сейчас же уйти из этого замка, в котором бродили такие тени, опять очутиться на выжженной солнцем дороге, которая вела ее к Арно. Живой или мертвый, человек или бесплотный призрак, Гарен не может войти в ее жизнь. Он умер и пусть остается мертвым и впредь! Она обернулась к двери, захотела ее открыть.

– Мадам! – произнес за ее спиной мягкий голос.

Она резко обернулась назад. В глубине комнаты, у окна, две молодые служанки, стоя на коленях перед раскрытым и доверху полным большим сундуком, вынимали из него сиявшие, переливавшиеся шелка. В панике и в смятении Катрин даже не заметила их, ворвавшись в комнату. Нет… бежать было невозможно. А Готье? Ее друг Готье, она же не может его оставить! Рыдание сдавило ей горло и вырвалось наружу слабым стоном. Неужели всегда вот так она и останется узницей своего собственного сердца, тех пут, которые она сама же создавала вокруг него, – привязывалась то к одним, то к другим людям?

Смущенная тем, что ее застали в момент слабости, в полном смятении, она машинально ответила на робкие улыбки служанок, которые предлагали на выбор золотую или серебряную парчу, гладкий или цветистый атлас или нежный бархат, – все это были платья ныне покойной сестры архиепископа. Обе девушки подошли и, взяв ее каждая за руку, подвели к низкому табурету, усадили и принялись раздевать.

Посвежевший ночной воздух, вливавшийся в открытое окно, заставил ее вздрогнуть. Молоденькие служанки вымыли ее, а она даже этого не заметила, и теперь натирали кожу ароматными маслом и эссенциями. Наугад Катрин указала на первое попавшееся платье из тех, которые были разложены вокруг. Целый поток солнечно-желтого шелка пролился ей через голову и пал к ногам бесчисленными складками, но у нее в сердце было слишком много тревог, чтобы она почувствовала ласковое прикосновение ткани.

Шурша шелком платья, Катрин направилась к двери, открыла ее. Жосс стоял на пороге… Увидев ее в таком наряде, он изумленно замер, потом на его губах расцвела улыбка.

– Все закончилось, – объявил он. – Хотите навестить раненого?

Катрин молча подала Жоссу руку и направилась в длинную галерею, в которой совсем недавно бродил призрак. Она шла быстрым шагом, прямо держа голову, устремив глаза вперед, и Жосс, идя рядом, наблюдал за ней. Наконец он сказал:

– У вас появилась какая-то забота, мадам Катрин.

– Я переживаю за Готье, это же ясно!

– Нет. Когда вы уходили из башни, у вас не было такого напряженного лица, такого затравленного взгляда. С вами что-то случилось. Что?

Катрин сразу же приняла решение. Жосс был умен, ловок и находчив. Если он полностью не мог заменить Сару, то, по крайней мере, Катрин знала, что ему можно доверять.

– Я недавно встретила человека, который поразил мое воображение, – призналась она. – Вот в этой самой галерее я заметила монаха. Он высокий, худой, с седыми волосами, у него лицо как из камня, а главное, у него глаз перевязан черной повязкой. Я хотела бы знать, кто этот монах. Он… Он самым ужасным образом похож на человека, которого я близко знала и которого считала мертвым.

Опять Жосс улыбнулся.

– Узнаю. Доведу вас до комнаты Готье и пойду на разведку.

Он довел ее до нужной двери и быстро исчез за поворотом лестницы – словно ветром сдуло. Катрин тихо вошла.

Значительно меньшая по размерам, чем ее собственная, эта комната была обставлена скупо: кровать, которая едва выдерживала огромное тело нормандца, и два табурета. На цыпочках Катрин прошла вперед. Готье лежал на спине и мирно спал в мерцавшем свете свечи. Но из тени занавесок вышел Хамза, приложив палец к губам.

– Я дал ему сильное снотворное, пусть себе спит, – прошептал он.

– Он выздоровеет?

– Надеюсь! В мозгу не было никаких повреждений, а телосложение у этого человека исключительное. Но ведь никогда не знаешь, не будет ли каких-то осложнений, последствий.

Оба они вышли. Хамза посоветовал Катрин пойти отдохнуть, заверив, что дон Алонсо спит, и уже давно. Потом, поклонившись, он поднялся в свою лабораторию, оставив молодую женщину спускаться в одиночестве. Медленно она прошла двор внутри второй обводной стены, вдыхая ароматы спящей сельской природы. Не слышалось никакого шума, кроме медленного шага часового или крика ночной птицы. Катрин, думая, что, может быть, Жосс уже ждет ее в комнате, направилась к лестнице, собираясь подняться к себе, но в этот момент из-за столба внезапно появился паж Томас де Торквемада. Молодая женщина вздрогнула от неприятного ощущения. Ее раздражала его привычка неожиданно появляться повсюду и бесшумно подходить, словно он был темным гением, духом этого замка. Но на сей раз удивление было взаимным. Юноша съежился и оцепенел при виде молодой женщины, шедшей в лучезарном сиянии платья и в ореоле золотых волос на голове, поднятых на лбу и откинутых за спину.

Какое-то время они стояли лицом к лицу. Катрин увидела, как в его неподвижном взгляде мелькнуло изумление, потом в глазах появился суеверный страх. Сжатые губы приоткрылись, но слов не последовало. Томас только провел по губам кончиком языка, а его глаза, вдруг загоревшись, стали ощупывать шею молодой женщины, проследовали за рисунком глубокого выреза и задержались в нежной ложбинке груди, совершенную форму которой под мягким шелком платья подчеркивал продернутый под нею золотой шнурок. Явно этому мальчику никогда не приходилось любоваться подобной картиной. Он стоял перед ней как вкопанный и, казалось, не собирался уступать дорогу. Молодая женщина обратила на него холодный взгляд, инстинктивно прикрыв рукою грудь.