Загадка золотого кинжала (сборник) - Фергюс Хьюм

– Но, Хемлок, – робко попробовал возразить я, – я ведь сказал вам, что предпочитаю труб…

– Глупец, – произнес мой друг с великолепным презрением, – конечно, вы сказали мне это, что вам еще оставалось! И тем самым снова изобличили себя. Что может быть естественнее, чем отвергнуть самый повод для обвинения еще до того, как оно выдвинуто? Но со мной такие штуки не проходят, о нет! Однако повторю: для меня побудительный мотив, связанный с корыстью, не выглядел полностью убедительным. Что же послужило для вас дополнительным стимулом? Элементарно! Ответ: любовь! И этот ответ стал для меня очевиден в тот момент, когда я обнаружил на вашем рукаве волоски от котиковой муфты.

– Но, Хемлок! Ведь я немедленно объяснил…

– Молчать!!! Безусловно, я предвижу все ваши отговорки. Вы скажете, что обнимать юную особу в котиковой муфте – одно, а совершить ограбление – совсем другое? Так вот, приготовьтесь выслушать порочность этого довода. Если бы вы вообще читали хоть что-нибудь, кроме спортивных колонок в журналах, то знали бы, что котиковая муфта означает не любовь, но корыстный интерес. Вы же, дважды глупец, украли мой драгоценный портсигар, чтобы купить вашей пассии эту муфту!

– Но…

– Я ведь уже говорил: никаких «но»! Неудачливый, разоряющийся врач с ничтожной практикой – да разве был у вас иной способ купить женщине, за которой вы ухаживаете, меха, кроме как похитив и продав мой портсигар?! О пагубная страсть! Понимая ее губительность и ради нашей давней дружбы, я даже готов не преследовать ту юную особу, ради которой вы пошли на преступление… Молчать!!!! Я раскрыл ваши мотивы – и теперь не так уж и важно, где находится сам похищенный предмет. Соглашусь, что большинство ограбленных в первую очередь заинтересовались бы именно этим. Но мой метод выше подобной прозы…

Более не пытаясь возражать, я с жадностью ловил каждое его слово. Мне, конечно, было известно, что я невиновен, но какое это могло иметь значение по сравнению с полетом гениальной логики Великого Сыщика!

– Вы похитили портсигар в тот самый вечер, как я показал вам его, а потом небрежно бросил в ящик. Признаю, это был искусный ход: совершить преступление, так сказать, не вставая с места. Молчать!!!!! Отлично помню: ваше кресло как раз было пододвинуто близко к бюро… Помните, как я подал вам пальто? Тогда я незаметно измерил длину рукава от манжеты к плечевому шву; а потом посетил вашего портного, проверил его выкройки – все совпало: у вас и раньше были руки такой же длины, с точностью до дюйма. И длина вашей руки идеально соответствует расстоянию от кресла до ящика!

Я сидел, онемев.

– Остальное уже было делом техники, – продолжал Джонс. – Снова появившись на пороге квартиры, переодетый и загримированный, всего через несколько минут после своего ухода, я обнаружил: вы уже сунули нос в мои полки. Правда, ящики бюро вы при мне не открывали, но ручка каждого из них смазана мылом и когда позже, прощаясь, я пожал вашу ладонь, то обнаружил на ней следы мыла. Пока вы дремали у камина, я ощупал ваши карманы на тот случай, если вы до сих пор не продали портсигар и все еще носите с собой: ведь это было прежде, чем в поле моего зрения попали волоски на вашем рукаве. Но даже после этого я сохранял иллюзии насчет вас, мой друг. Я дал вам время раскаяться. Оставаясь неузнанным, я следил за каждым вашим шагом: то в обличье бродячего негритянского музыканта…

– Негритянского? Но ведь та половина вашего лица, которая не была скрыта, оставалась бе…

– Не имеет значения. То бродячего музыканта, то нищего перед ломбардом…

– Постойте, Джонс. Но раз уж вы следили за ломбардом – то, значит, согласились с моей версией насчет…

– О дважды и трижды глупец! – Голос Хемлока зазвенел от сдерживаемой ярости. Да разве стал бы я следовать вашим советам – советам вора?! Нет, я поступил противоположным образом: притворившись, что наблюдаю за ломбардом, наблюдал за вами!

– А искать портсигар вы, стало быть, даже не собирались… – упавшим голосом произнес я.

– Нет, – произнес он со своим обычным бесстрастием.

О горькое разочарование! Я встал с кресла и, сам не зная зачем, подошел к тому ящику бюро, который мне не удалось открыть в прошлый раз. С силой дернул за ручку, до сих пор смазанную мылом, – и отчасти преуспел: ящик выдвинулся наполовину. Я засунул в него руку, пошарил немного, пытаясь определить, что мешает ему открыться полностью, – и действительно нащупал некий металлический предмет. В следующий момент из моей груди вырвался крик восторга. На ладони у меня лежал тот самый портсигар.

Но стоило мне встретиться взглядом с Хемлоком, как стало ясно: обвинительный приговор еще не отменен. Хуже того – в глазах Великого Детектива сверкало презрение.

– Я ошибся в вас… – медленно проговорил он. – Мне казалось, что вы, даже будучи преступником, все-таки не опуститесь до подобной слабости и трусости. Значит, вы не продали портсигар, но действительно заложили его в ломбарде. А затем, путем повторной кражи добыв деньги, выкупили его – или, может быть, выкрали прямо из ломбарда, раз уж воровство стало для вас столь привычным делом? – и в одну из темных ночей, когда я следил за вашим домом, прокрались в мой дом, чтобы сперва спрятать портсигар, а теперь вот найти, принести украденное к моим ногам, как побитая собака? И ради чего?! Нет, не для того, чтобы избегнуть обвинения в воровстве: дело обстоит гораздо хуже – этим глупым, бездарным способом вы пытались посеять во мне, Хемлоке Джонсе, сомнения в безупречности моих методов! Отныне я слишком презираю вас, чтобы предать такое ничтожество, как вы, в руки правосудия. В соседней комнате ждут трое полицейских – но не стану звать их, как намеревался сделать минутой ранее. Да случится с вами худшее из всего возможного: ступайте прочь, живите, как хотите, – и забудьте, что я когда-либо считал вас своим другом!

Могучей рукой он взял меня за ухо, как мальчишку, провел по коридору, распахнул передо мной дверь и выставил на лестничную площадку. Через несколько секунд дверь приоткрылась снова – и Великий Сыщик вышвырнул из своей квартиры, как ненужный хлам, мою шляпу, пальто, зонт и галоши. А потом дверь в его жилище вновь захлопнулась. Для меня – навсегда.

Я действительно никогда больше не видел моего великого друга.

С прискорбием сообщаю, что моя жизнь после этого действительно переменилась. Я значительно расширил свою врачебную практику, теперь мои пациенты гораздо чаще выздоравливают, чем умирают, – да и мое собственное здоровье заметно улучшилось. Я держу собственный экипаж для выездов и живу в собственном доме, причем не в Ист-, но в Вест-Энде[17].

Но иногда мне приходит в голову мысль: каких же высот я мог бы достигнуть, не случись со мной того позорного падения! Ведь Великий Сыщик не мог ошибиться – и, значит, я действительно похитил у него портсигар. А то, что я этого совершенно не помню, указывает только на помрачение сознания.

Ведь так же? Или, может быть, у вас есть какие-то другие версии?

Случай из жизни Джона Окхерста

Он всегда считал это знаком свыше. Бродить по рыночной площади в семь утра под жарким июльским солнцем – что могло разниться с его привычками больше? В эти дни в Сакраменто его бледное лицо мелькало нечасто, а до двух пополудни он вообще предпочитал не показываться на людях. Спустя годы, оглядываясь на свою долгую и богатую событиями жизнь, со свойственной людям его профессии убежденностью он заключил, что это был именно знак свыше, и ничто иное.

Однако я, скромный летописец, считаю своим долгом уточнить, что мистера Окхерста в это утро и это место привело нечто гораздо более прозаичное. Ровно в половине седьмого, обогатив себя двадцатью тысячами долларов, он поднялся из-за карточного стола, уступил место своему помощнику и удалился, не поднимая шума, прочь от сосредоточенно склонившихся над столиком голов. Но, прошествовав по коридору и переступив порог своей роскошной спальни, он был поражен открывшимся ему видом: из неосмотрительно открытого окна светило солнце. И едва он потянулся задернуть шторы, как что-то остановило его; возможно, редкой красоты утро или новизна посетившей голову идеи. Он взял со столика шляпу и спустился по черному ходу на улицу.

Разновидность людей, в такую рань покинувших свой дом, была чужда мистеру Окхерсту. Вокруг него спешили по делам молочники и комиссионеры, лавочники распахивали двери своих магазинов, горничные подметали ступеньки, изредка мимо пробегал ребенок. На детей мистер Окхерст взирал с отстраненным любопытством, но без тени того холодного неодобрения, которое обычно предназначалось для более напыщенных представителей рода человеческого. Впрочем, полагаю, ему хотя бы отчасти льстили трепетно восхищенные взгляды женщин: даже для этих мест, богатых на мужскую красоту, его внешность была выдающейся. Мистер Окхерст был нелюдим и сторонился общества, с достоинством держась от него поодаль, и все попытки прекрасных дам подступиться к нему разбивались о непреклонное безразличие, но в это утро юная леди в поношенном платье, восторженно бежавшая следом за ним, удостоилась легкого румянца на бледном лице. Он вскоре прогнал ее; но до того она успела узнать, что он щедр – впрочем, рано или поздно это выясняли все представительницы прекрасного пола – и что непроницаемо черные его глаза на самом деле карие или даже светло-серые – а вот этим, вероятно, до нее не интересовался никто.