Детская книга - Борис Акунин

Вытянулся, сложил руки на груди, придал лицу скорбность – в общем, обратился покойником.

Вошли. Один грузно, тяжело; второй мягко, будто пританцовывая.

– Чим сице ноги с-под лавки? – удивился боярин.

Это он мертвецов заметил, сообразил Ластик.

– Не бремени глáвушку, княже, – проворковал Ондрейка. – То два шпыня безродных, колии отрока добыли. Дал им, пьянцовским душам, лиха зелья, абы не брехали. Сей же час приберу, велю в убогий дом свезть. Там их в яму звестяную кинут, и кончено. Допрежь того хотел твоей боярской милости отрока явить.

– Ну яви, яви.

Подошли совсем близко. Замолчали. Слыша их дыхание прямо над собой, Ластик сам дышать вовсе перестал.

– Что, не личит на царевича? – с тревогой спросил слуга.

Василий Иванович с сомнением молвил:

– Не спамятую. Годов будет тому с полтретьятцеть, как я Дмитрия зрел. И тож в домовине, бездыханна… Ино тот вроде помене бысть. Да сице не вельми важно. Кто царевича знал, тех ныне нету. Няньку и мамок всех тады еще порешили. Матерь его, Марья, далече – на Выксе монашствует, по-за Череповцом. Токмо, помню, у царевича по телу знаки были: одесную от носа брадавка, на шуйном плечике красна родинка.

Так-так, соображал Ластик, вынужденный обходиться без перевода: Василий Иванович когда-то видел этого самого Дмитрия, причем тоже в гробу, но это было давно, и князь толком не помнит, как царевич выглядит. А родинка на не поймешь каком плечике и «брадавка», это, наверное, особые приметы.

– То мне ведомо, боярин, – сказал Ондрейка. – Вборзе исделаю – и родинку, и брадавку. Отойдиткось на мало время. И свечечку забери, я твоей милости после посвечу – узришь, яко отрок будет глядеть во гробе, пред народом.

Ловкие руки вмиг стянули с Ластика цирковой камзольчик (хорошо, унибука под ним не было).

– Что свеж-от, что свеж! – приговаривал душегуб, будто товар расхваливал. – И члены не закоченели, то-то гибки, то-то крупитчаты! Хладен токмо.

Будешь хладен, когда у вас тут нетоплено. Только бы кожа не пошла мурашками. Тогда всё, конец.

Щекотнуло по левому плечу, потом по правой щеке, сбоку от носа. Это слуга свои особые приметы наклеивает, догадался Ластик.

Ондрейка ворочал его грубо, будто неодушевленный предмет. Кое-как натянул какую-то одежду, уложил обратно, опять сложил руки на груди, помял лицо, очевидно разглаживая складки. Хорошо, что темно, иначе Ластик обязательно был бы разоблачен.

– Поди-тко, Василь Иванович, позри, – позвал Ондрейка. – Вот я подсвешней озарю.

Пол заскрипел под неторопливыми шагами боярина.

Лицу стало тепло от близкого пламени свечей.

Князь молчал, сопя и причмокивая. «…Тридцать восемь, тридцать девять…» – считал про себя Ластик, задержав дыхание.

Когда почувствовал, что уже не может и сейчас сделает вдох, Василий Иванович наконец насмотрелся на покойника и сел на соседнюю скамью.

– Впрямь, яко живой, – сказал он довольным голосом. – И кафтан червлен, аки на царевиче бысть. Личит на Дмитрия, ей-же-ей личит. Ловок ты, Ондрейка Шарафудин. Не вотще тя кормлю.

Не успел Ластик тихонько вдохнуть-выдохнуть (и по физической необходимости, и от облегчения), как вдруг слышит:

– Нашто ты, Ондрейка, нож вздел?

– Да как же, боярин. Царевич-то Дмитрий горлышком на нож пал, все ведают. Взрезать надо.

У Ластика снова перехватило дыхание, теперь уже ненарочно. Взрезать горло?! Князь укоризненно сказал:

– Хоть ты и ловок, Шарафудин, а всё едино дурень. Ненадобно резать. Аще убо мощи нетленны, то и злодейска рана позатянулась следа не оставя. Тако лепше будет… – Похрустел ореховой скорлупой, покряхтел и говорит – как бы с сомнением. – Горазд твой отрок. И личен, и благостен, альбы почувствительней чего-нито. Штоб женки во храме расслезились-разжалостились… – Вдруг поднялся, подошел, и на грудь Ластика что-то посыпалось. – А мы вот. Орешков в домовину покладем. Ведомо: царственно чадо орешки лесны кушало, егда на нож пало. Тако и очевидные люди в Угличе показывали, на розыске.

Ондрейка, фамилия которого, оказывается, была Шарафудин, боярской идеей восхитился:

– Истинно рекут, княже, изо всех бояр московских мудрей тебя не сыскать. Ажио меня слеза сшибла, от орешков-то.

– Ты мне-то хоть не бреши, – проворчал Василий Иванович. – Тебя, душегубца, слеза токмо што с сырой луковицы прошибет. Ладно, грядем в горницу. Вдругорядь всё обтолкуем. Дело-то зело искусное, не оступиться бы.

Едва жуткая парочка вышла, Ластик потрогал щеку (к ней и в самом деле был прилеплен какой-то комочек – ладно, пускай будет), подтянул длинные рукава «червлена кафтана», вытащил из-под лавки унибук и поскорей вернулся на свой наблюдательный пункт.

Глянул одним глазком, что делается в горнице. Князь сел обратно в кресло, Ондрейка Шарафудин стоял напротив. Беседовали.

«Перевод», – шепнул Ластик в раскрытую книгу.

– Боярин, я всё у тебя спросить хотел, – говорил слуга. – Вот ты четырнадцать лет назад следствие в Угличе вел. Свидетелей допрашивал, подозреваемых пытал. Как оно на самом-то деле было? Погиб Дмитрий или нет? Люди говорят, будто бы то не царевич был, а сын поповский, на него похожий. Якобы знали приближенные о покушении и подменили мальчика.

– Царевич это был, я доподлинно выяснил. На то мне Годунов особый наказ дал.

Тут Ондрейка перешел на шепот, так что Ластик почти ничего и не разобрал, но у унибука микрофон был более чуткий:

– А что там вышло-то? Если по правде? Сам царевич на свайку (Точный смысл термина утрачен; подобие ножика или заостренного железного шипа, который бросали в землю во время игры.) упал, в припадке падучей болезни (Этим термином обозначалась эпилепсия и еще некоторые психоневрологические заболевания, сопровождаемые припадками и судорогами), или его убили?

Из-за обилия комментариев Ластик едва поспевал за ходом беседы. К счастью, она шла медленно, с паузами. Вот и теперь прервалась.

Заглянув в дырку, шестиклассник увидел, что Василий Иванович крестится, причем смотрит прямо на него, на Ластика!

Неужели заметил?

Нет, кажется, нет.

– То знает один Господь, – произнес боярин.

– Ты же вел следствие, – не отставал от него Ондрейка.

– Я не следствие вел, я жизнь свою спасал. Годунов, меня в Углич посылая, знаешь, как сказал? «Гляди, Васька, не оступись». Я понял, умом меня Бог не обидел. Вот следствие и установило, что Дмитрий в ножички играл, да приключился с ним припадок, и упал он на землю в судорогах, и пропорол свое царственное горлышко. А как оно там по правде было, это ты сам соображай. Единственный возможный наследник престола ни с того ни с сего на нож горлом не падает. Разве что если мешает кое-кому другому надеть царский венец. Я Бориса не виню. Какой у него был выбор? Царевичевы голые дядьки (В оригинале «дядьки нагие», вне контекста смысл непонятен.) Годунова ненавидели. Подрос бы Дмитрий, захотели бы дядьки его царем сделать. Тут-то Борису и конец. На его месте я сделал бы то же самое.

– Ты, Василий Иванович, половчей бы обстряпал, – льстиво сказал Ондрейка. – Без ножика обошелся, чтоб дурных слухов избежать.

– И то правда. Тебя бы, душегуба, послал.

Оба засмеялись: один жирно, другой сухенько.

– Значит, дальше действуем так, – продолжил князь уже серьезно. – Выставим мощи напоказ. Труп хорош: видом благостен, баб разжалобит, а бабы в таком деле важней всего. Гляди, чтоб благоухание было – спрысни елеем, розовым маслом. Калек заготовил?

– Двоих. Один слепой. Коснется гроба и прозреет. Еще есть парализованный, его на носилках принесут. Как чернь увидит одно исцеление, потом второе – дальше само пойдет. Я толпу знаю. Бесноватые в ум войдут, горбатые распрямятся, хромые без костылей пойдут. Вера, она чудеса делает…

– Двух мало будет, – строго оборвал его Василий Иванович. – Еще парочку заготовь. На это дело должников возьми, из моей темницы.

– Сделаю.

– Ну, помогай Господь. – Боярин тяжело вздохнул. – Я наверх (Точный смысл непонятен), за Борисом. Скажу, что мощи отрока доставлены. А ты ступай в темницу подбери сам, кого сочтешь подходящим. Сули прощение долгов. А после – сам знаешь…

– Знаю. Не тревожься, князь, болтать не станут.

Посмотрел Ластик в дырку, как интриганы выходят из горницы: впереди боярин – важный, в шитом серебром одеянии до пят; за ним пританцовывающей походкой Шарафудин.

И скорей уткнулся носом в унибук.

Первым делом, конечно, спросил про царевича Дмитрия.

УГЛИЦКИЙ Дмитрий (Димитрий)

(1582–1591)

Царевич, сын Ивана Грозного от его седьмой жены Марии Нагой. Воспитывался в городе Угличе в окружении дядьев Нагих, братьев матери. Погиб при невыясненных обстоятельствах: по одной версии, напоролся на нож во время эпилептического припадка, по другой – был зарезан убийцами, подосланными Борисом Годуновым, который хотел избавиться от наследника престола, чтобы самому стать царем. Был похоронен в Преображенском соборе города Углича. Туманность обстоятельств смерти царевича привела к появлению нескольких самозванцев, выдававших себя за спасшегося Дмитрия.