Юморские рассказы - Борис Мисюк

«Мужики» нашлись достаточно быстро – через пять минут, но за это короткое время дверь изнутри пробомбили не меньше пяти раз.

– Хорош, ребята, не ломайте, сейчас откроем, – успокоил гостей Влад и звучно, с хаканьем – х-ха, х-ха! – подергал дверь. – Да, знаете, разбухла, наверно. Вы там пару, случаем, не поддавали?

– Нет! Нет! Какой пар, откуда?

– Странно. Тогда отчего ж она, зараза, могла разбухнуть-то, а?

– Это вам лучше знать! – Донеслось нелицеприятное из-за двери.

– Слушай, а может, замок защелкнулся, Влад? – Вмешался я. – Ты ж помнишь, был случай: вот так же пьяные мужики, пардон, патриции резко пнули дверь, а он – щелк и всё. И пришлось слесарюгу звать, помнишь?

– Конечно, как не помнить! Сходи, ты ж лучше знаешь, где он может быть. А я побуду тут пока, ага?

– Добро, я побежал.

– Эй, вы что, гвардейцы, хотите из нас пян-сэ корейское сделать?!

Это я услыхал уже вдогонку, громко-слышно отступая от двери.

– Да ну, ребята, пян-сэ это такая гадость, – утешил их Влад, – да к тому же стоит дорого – целых семь рублей. Это значит, в межобеденное время, как вы сказали, за одно слово и двух штук не купишь.

За дверью воцарилась странная тишина.

– Вот утром да, почти что три штуки можно съесть – и всего за одно только слово!.. Или за одну секунду?..

Молчание.

– За слово или за секунду?

– Не понял, – послышался наконец басовитый голос радиорекламного шефа. «Слава Богу, – подумал я, – оба, значит, живы».

– Чего вы не поняли? – Переспросил Влад.

– Юмора я не понял!

– Да какой тут юмор, ребята, тут всё серьезно. Покуда слесаря нет, я посчитаю, сколько вы просидите там секунд. Ну и соответственно, значит, на эту сумму сделаете нам рекламу. Договорились?

– Бросайте, гвардейцы, шутки шутить! – С угрозой возопил тенором Геннадьич.

– Ну какие могут быть шутки, брат! Дорогой наш, уважаемый клиент, нам не до шуток! Нам просто позарез нужна реклама…

«Ай молодец, – подумал я про Влада.—„Дорогой“ и „брат“– это классно, дразнилка просто чудо!» А Геннадьич вконец озверел и материться начал безбожно. 120 градусов, что уж там говорить, на человека действуют, конечно. А Влад ничуть не смутился и принялся вслух, громко считать «слова». Только матерные, разумеется. Когда насчитал полсотни, взялся тут же, не отходя от кассы, умножать их на 19. Получилось 950 рэ, о чем он и доложил затворникам, сообщив, что на рекламу нам с лихвой хватит.

– А вот и слесарь, ребята! Всё, вы спасены! – Объявил он и, тихонько повернув ключ, быстро спрятал его в карман.

Послесловие

Наша «САУНА-ТЕРМА С САМОВАРОМ», не нуждаясь в пошлой радиорекламе, вскоре приобрела много добрых клиентов, патрициев и плебеев, и, даже не повышая, как другие, цен на услуги, про-цве-тает на все сто. И даже – на 120. Градусов. Так что приходите, грейтесь на здоровье, отдыхайте, пейте целебный чай, пользуйтесь целительным массажем (не Влада, о нет, настоящего профессионала) и мудрыми советами бывшего морского айболита Виктора Борисовича. Звоните 310—903 в любое время и – добро пожаловать!

Рассказ шестой.

Диагноз

С. Ш.

На самой нижней палубе, в каюте парусного мастера сошлись вокруг стола, накрытого отвальным «бэмсом» (бутылка водки, крупно порубленная чайная колбаса и безразмерные корейские огурцы), три пары «золотых рук»: хозяин каюты Владимыч, боцман Дмитрич и матрос Серега Шестаков. Последний, может быть, больше других оправдывал золотое звание, ибо мог заменить и боцмана, и даже славного, известного на морях мастера по парусам. Да плюс ко всему Серега считался на флоте одним из самых больших спецов, «секущих» в дизельных японских автомашинах, с конца 80-х ставших главной статьей дохода моряков-дальневосточников. ПУС, парусное учебное судно, на котором все трое оттрубили по десять лет, раньше занималось исключительно оморячиванием курсантов мореходных училищ. С переходом страны к рынку оно чуть было не ушло в руки рыночных торговцев японскими лимузинами, однако все же уцелело и передано было училищу. Когда большинство институтов стали вдруг называться университетами, училище переименовали в Морскую академию. Главный академик, беря пример с ректоров нью-университетов, сделал учебу платной и ПУС также перевел на самоокупаемость. Парусник теперь, оморячивая гардемаринов, заодно возил с японских автостоянок и скрапов дешевые там и дорогие здесь «тачки». Серега, по заявкам начальства, отбирал из них лучшее. Таким образом рядовому матросу Шестакову цены не было. Его ни за что и никогда не отпустили бы с судна, не случись с ним того, что случилось…

И вот друзья прощаются. Известно, уходящим легче, чем остающимся, вдвойне. А тут так и вообще втройне: Владимыч с Дмитричем знай себе наливают, а Серега-то – непьющий. Да, редко такое случается на флоте, но – вот он, пожалуйста, можете убедиться сами, не пьет вообще, сидит с друзьями за «бэмсом» и пьет чай с огурцами и колбасой. Боцман, человек мужественный, суровый, переживает потерю ллойдовского матроса молча. Угрюмо хлопает рюмку за рюмкой, плотно закусывая, зная, что через пару часов придется «морозить сопли» на верхней палубе – отшвартовывать судно. Парусный мастер, он же известный яхтсмен, мастер парусного спорта, не менее мужествен, но – неистребимый романтик в душе – он берет с полки над столом книгу стихов своего друга-поэта Евгения Мелькова, дважды сходившего вокруг света парусным матросом, и читает, то и дело взглядывая на Серегу:

Корабль уходит без меня. Тоска.Канат издалека – как тонкий волос,И мачта что-то вроде стебелька,А с парусами – белый гладиолус!

Ах ты ж, бляха медная, ну для чего ж так душу-то травить, а? И без того Сереге чай тот кажется с горчицей. Им – в море сейчас, а ему…

И вот уже он стоит на причале, стоит в стороне от толпы жен, детей, невест, один-одинешенек, как памятник, улыбается, изредка машет кому-то на палубе, то ли Владимычу, грудью легшему на леера шкафута, то ли Дмитричу, стоящему на брашпиле, как и положено боцману, вирающему якорь. Цепь надраена, корабль медленно тянется за ней. На душе у Сереги не просто кошки, а якорь-кошки скребут. Друзья при деле, он один без дела, его словно за борт выбросили, как балласт, им – в рейс, а ему-то – в больницу, в лазарет-клизмолет.

У него с айболитами всегда были проблемы. Еще в армии, пацаном-первогодком намотал, как водится в казармах, заразу – Боткина, и всё, и пошло-поехало… Печенка посажена проклятой желтухой, защитные реакции организма срабатывают автоматом, перекрывая ход заразе, а человеку-то от того перекрытия тоже ведь худо. Короче говоря, прихватило бедного Серегу так, что на переборку лез от боли в последнем рейсе. Ну и пошел сдаваться айболитам. А им, известно, только попадись: тут же, не отходя, как говорится, от кассы – на, получи путевку в клизменную жизнь, на койку в стационар…

Больница Водздрава раскинула свои корпуса в зеленой пригородной зоне, и если бы ничего не болело, подумал Серега, классно было б тут отдохнуть. Медсестрички в белых халатиках, некоторые даже без лифчиков бегают, оно ж сразу видать – сзади, на лопатках, гладко. Врачиха тоже молодая, тридцатник с небольшим, симпатичная шатенка с карими, нарочито строгими, да все равно видно, что добрыми, правда, уставшими глазами. Наталья Викторовна, терапевт.

Серега на автомобильных дизелях так набил глаз и руку, что мог, бывало, с одного взгляда на выхлопную трубу поставить диагноз: горе-водила не следил за водой в отстойнике топливного фильтра, не регулировал форсунки и вообще, похоже, под капот давно не заглядывал. Будущие автовладельцы из экипажа всегда норовили пристроиться к Сереге, идя за машинами на автостоянку в Японии. И все пожизненно дивились этой его чудесной, с их точки зрения, способности мгновенного автодиагноза. А на самом деле ничего тут чудесного такого нет, всё до упора просто: вот тебе дизель, вот его выхлоп, черный, к примеру, как прическа негра – всё ясно, или форсунки не опрессованы, или кольца на поршнях залегли, или фильтр воздушный менять пора. На подъем машина не тянет, значит, топливный фильтр тоже пора менять. Ну и так далее…

Врачиха, как водится, приказала раздеться до пояса, прослушала Серегу стетоскопом, нежными женскими пальчиками небольно и даже щекотно пощупала печенку, спросила, на что больной жалуется, кем работает, и, узнав, что матросом, неожиданно выдала:

– Со вторым вахту стоишь?

– А-га… – Он округлил невольно глаза и отвесил челюсть. – А-а как вы узнали?

– Жареная картошка? – Спокойно продолжила разворачивать свой диагноз Наталья Викторовна.

– Ага! – Серега уже восхитился больше, чем удивился. Надо же – как подсматривала все равно! За самой потайной, ночной вахтой «ревизора», второго то есть помощника капитана. Ночами на вахте – флотская традиция – жарили они картофан на говяжьем жиру. Жрать почему-то ночью страсть как хочется. Но с его-то печенкой…