Артековский закал - Алексей Диброва

— Ждём вас, артековцы!

— Благодарим за хороший концерт!

Мы выступали в нескольких госпиталях, пополняя свою программу новыми номерами. Везде нас встречали, как родных детей, а провожали, как настоящих артистов.

— Молодцы, артековцы! — всегда слышали мы похвалу.

Она относилась в первую очередь к вожатой Тосе Сидоровой, которая хорошо понимала музыку и танцы, к тому же сама имела прекрасные музыкальные данные, и легко обучала детей всем жанрам.

И сейчас она остаётся для нас, взрослых людей, такой же хорошей, чуткой, готовой всегда и во всём придти на помощь, живущей интересами артековцев.

…Накануне праздника Красной Армии комсомольцев Артека пригласили готовить подарки на фронт — воинам действующей армии. Группа старших ребят работала в подвалах центрального универмага под присмотром представителей торгующих организаций. Взвешивали на весах конфеты, печенье, запаковывали в посылки, клали в них тёплые носки, шарфы, перчатки. Работали весело, крутили без конца патефон, выбор пластинок был большой — песни Дунаевского, русские, украинские народные песни. Особенно популярной у нас была песня о Москве — «Сядь-ка рядом, что-то мне не спится…»

Нам разрешали кушать кондитерские изделия, но с собой не выносить. Мы хорошо понимали и без предупреждения, ведь везде продукты строго нормировались, и мы не могли отрывать от кого-то, тем более от бойцов, редкие для того времени сладости.

После напряжённого труда приходили в лагерь немного отдохнуть, чтобы вечером снова придти сюда. На фронт шли праздничные посылки, с любовью приготовленные артековцами, в некоторые из них девушки вкладывали небольшие записки, наполненные нежными, тёплыми приветствиями. Тогда мы не могли, конечно, предположить, что через несколько месяцев в этом подвале будет размещаться штаб немецко-фашистской армии, что Сталинград станет местом самой жесточайшей битвы в истории человечества, не могли знать и то, что именно здесь начнётся закат могущества немецкой армии.

ЭКСПЕДИТОРЫ

Когда знаешь, что жил честно, то жизнь кажется лучше и легче.

У артековцев появились соседи — детские дома из Калача и Новочеркасска. Они тоже эвакуировались в Сталинград и разместились на втором и третьем этажах школьного здания. На первом этаже была кухня, продовольственные склады, лазарет или санчасть. Толя Пампу выполнял функции главного экспедитора, а себе в помощь брал старших артековцев. С утра полуторка, чихая мотором, подъезжала к нашему зданию, в кузов прыгали ребята, и машина ехала по нескольким маршрутам: на хлебозавод, на продовольственные склады города, иногда на мясокомбинат. На хлебозаводе машина подъезжала к деревянному лотку, мы быстро застилали кузов брезентом и грузили тёплый, исходящий паром с приятным ароматом хлеб, аккуратно штабелевали мягкие буханки. Ребята работали быстро, слаженно. Толя всегда был доволен нашей работой. Мы ожидали вознаграждения и вожатый это прекрасно понимал:

— Молодцы, ребята! Возьмите вот ту измятую буханку хлеба!

Бывало, что измятых буханок было несколько и всем хватало по одной. Грузчиков это вполне устраивало. Мы дорогой ели ароматный хлеб, казалось, что вкуснее его нет ничего на свете. Я до сих пор помню запах и вкус Сталинградского хлеба — его ничто не заменит! Остатки хлеба клали в боковые карманы, пришитые изнутри в бушлатах специально для этой цели.

На складе нашего эвакоприёмника работала краснощёкая с накрашенными губами, ещё довольно молодая, тётя Поля, которая внимательно пересчитывала буханки, брала у Толи документы, сверяла полученное, — всегда всё сходилось. На четвёртом этаже нас с нетерпением ожидали малыши: за каждым «экспедитором» следили десятки глаз не очень сытых ребятишек. Прибывшие раздевались, вешали бушлаты и старались побыстрее уйти от вешалок, чтобы не смотреть, как проходит «санобработка» карманов. Нас малыши считали счастливчиками.

В центральных продовольственных складах, в подвалах универмага, артековцы получали крупу, макаронные изделия, жиры, сахар.

По крутому трапу выносили к машине мешки с рисом, сахаром, мукой — семейка в лагере была ведь большая — и грузили в кузов. Не для всех тяжёлые мешки были посильными. Толя отбирал самых крепких — Володю Ааса, Мишу Фаторного, Беню Некрашауса, Харри Лийдоманна, Вацлава Мачулиса и других. Случалось, что ребятам удавалось из раскрытого мешка взять по кусочку сахара, рискуя нарваться на большую неприятность, но желание полакомиться иногда превозмогало опасность. Дома делились «трофеями» с подшефными малышами.

Я показывал глазами на бушлат Игорю Сталевскому:

— Поделись сахаром с Ваней Заводчиковым!

Тот проворно бежал к вешалке, чтобы не опоздать.

Однажды, кладовщик на складе заметил, что ребята подходили к мешкам сахара в то время, когда Толя выписывал накладные. Кто именно из нас брал — он не заметил (мы были в одинаковой одежде), поэтому решил проверить всех.

— Подойдите ко мне! — распорядился он сердито.

Я успел бросить комок в пазуху, убрал живот и сахар провалился куда-то вниз. Руки кладовщика ощупывали наши карманы, а Толя молча ожидал конца неприятной для всех процедуры.

— А это — что? — грозно спросил кладовщик и извлёк откуда-то у Миши Фаторного кусочек сахара. — Так вы для этого сюда и ездите? — повысил он голос.

У других он ничего не обнаружил, и Толе удалось его успокоить. Но утаить этого случая не удалось. В лагере стало известно о кусочке сахара. На комсомольском собрании рассматривался поступок Миши, где он объяснялся перед своими товарищами. Стоял он, повесив голову, а его кололи взглядами члены комсомольского комитета, вожатые, начальник лагеря. Что он мог сказать в своё оправдание? Всем было ясно, как и почему это случилось. И он молчал.

Я себя чувствовал ещё хуже, сидел, как на углях, не мог смотреть Мише в глаза. Совесть кричала: «Ты тоже взял кусочек, хотя и не поймался. Так чем же ты лучше Миши? Ты тоже должен стоять рядом с ним! Ты тоже должен отвечать!». Но добровольно раскрыться и стать рядом с Мишей под обстрел комитетчиков у меня не хватало мужества. «Что, боишься? — спрашивал сам себя. — А тебе не стыдно будет перед товарищем?» Кровь стучала в висках, лицо горело, до меня не доходил смысл выступлений. Несколько раз порывался стать возле Миши, но не мог оторваться от скамейки.

Хотя все были заняты Фаторным, но моё возбуждение не осталось незамеченным и, наконец, Дорохин спросил:

— Ты что хочешь сказать, Диброва?