Горемыка Павел - Максим Горький

Добродушный господин с тараканьими усами любезно улыбнулся председателю и откровенно ответил:

– Ничего-с!

– Господин защитник! Вы ничего не имеете?..

Защитник был искренен не менее прокурора и тоже громко сознался в полном неимении чего-либо, что, впрочем, было ясно начертано на его физиономии.

– Подсудимый! Не имеете ли вы сказать что-либо в своё оправдание?

Подсудимый тоже ничего не имел… Он был туп и производил на всех очень неприятное впечатление своим рябым и неподвижным лицом.

Но все трое – и прокурор, и защитник, и подсудимый, – как оказалось, надули публику, единогласно заявив, что они ничего не имеют.

Прокурор имел удивительную способность придавать своему лицу свирепое выражение голодного бульдога и сильную склонность к аффектации и застращиванию присяжных тем, что если они отнесутся к подсудимому снисходительно, то он их перережет.

Защитник имел привычку во время речи протестующе сморкаться, патетически ерошить волосы и злоупотреблять жалкими словами. Он красноречиво, внушительно, протестующе и громко воскликнул:

– Господа присяжные заседатели!.. – и, вложив в это восклицание весь свой пафос и всё красноречие, бессовестно ограбил сам себя, ибо весь остаток речи вышел у него бледным, бездушным и ничего не сказавшим сердцам господ присяжных заседателей.

И подсудимый всё время имел тайную мысль, которую и объявил во всеуслышание после того, как ему сообщили, что его отправят на двенадцать лет в каторжные работы.

– Покорно благодарю! – поклонился он председателю и просительно проговорил с увлаженными глазами: – Ваше превосходительство! Нельзя ли мне к ней на могилу?

– Что-с?! – строго спросил председатель.

– К ней на могилу сходить!.. – робко повторил осуждённый.

– Нельзя-с! – крикнул председатель и мелкими шажками умчался куда-то в угол коридора.

И двое солдат увели преступника тем же порядком, каким всегда уводят из суда преступников… Вот и весь роман.