Первая мировая. Во главе «Дикой дивизии». Записки Великого князя Михаила Романова - Владимир Хрусталев

Русская армия представлялась гигантской массой, пребывающей как бы в летаргическом сне, но, пробужденная и пришедшая в движение, она неудержимо покатится вперед, волна за волной, невзирая на потери, заполняя ряды павших воинов все новыми бойцами. Усилия, предпринятые после войны с Японией, для устранения некомпетентности и коррупции в армии привели, как многие полагали, к некоторому улучшению положения. «Каждый французский политик находился под огромным впечатлением от растущей силы России, ее огромных ресурсов потенциальной мощи и богатства», – писал сэр Эдуард Грей (1862–1933) еще в апреле 1914 г. в Париже, где он вел переговоры по вопросу заключения морского соглашения с русскими. Он и сам придерживался тех же взглядов. «Русские ресурсы настолько велики, – сказал он как-то президенту Пуанкаре, – что в конечном итоге Германия будет истощена даже без нашей помощи России»[136].

Однако в этих далеко идущих планах Антанты был некоторый элемент авантюризма. Проблема состояла в том, чтобы заставить русских начать наступление на Германию (как бы с тыла) одновременно с началом военных действий французов и англичан, т. е. как можно ближе к 15-му дню мобилизации. Однако надо было учитывать, что русского солдата на театр боевых действий приходилось доставлять в среднем за тысячу километров, что в четыре раза больше расстояния, чем в среднем для перемещения германского солдата. В то же время в России на каждый квадратный километр приходилось железных дорог в 10 раз меньше, чем в Германии. К тому же отправка русской армии для участия в сражениях на вражеской территории, учитывая в особенности неудобства, связанные с разными системами колеи железных дорог, являлось весьма рискованным и сложным предприятием. Союзникам по Антанте было известно, и не только им, что Россия физически не в состоянии закончить мобилизацию и концентрацию своих войск к этому оптимальному условленному сроку. Для них было важно, чтобы русские начали наступление теми силами, которые окажутся в готовности. Франция и Англия были полны решимости принудить Германию вести войну на два фронта, стремясь всеми мерами сократить численное превосходство немцев по отношению к своим армиям.

Остановимся еще на одном важном, но для многих малоизвестном факте. Император Николай II в самом начале Великой войны намеревался взять в свои руки Верховное главнокомандование действующей армии на фронте. Об этом событии позднее подробно поведал в своих воспоминаниях военный министр В.А. Сухомлинов:

«Следующий доклад мой должен был состояться в субботу 19 июля (1 августа); но мне передано было из Петергофа, что Государь примет военного министра с докладом 20 июля/2 августа, в Петербурге, после Высочайшего выхода, в Зимнем дворце.

В воскресенье выход состоялся. Император Николай II, после молебствия, обратился с прочувствованною речью к собравшимся представителям армии. Более четырех тысяч человек приветствовало царское слово с большим энтузиазмом. Когда после того я был принят с докладом, Его Величество очень ласково меня принял, поблагодарил за тот блестящий порядок, в котором прошли все распоряжения по мобилизации, и обнял меня даже.

При всем желании Государя нашего, войны избежать не удалось, и так он решил сам стать во главе действующей армии, то, ввиду предстоящего отъезда на фронт, состоялось заседание Совета Министров, под председательством самого Государя в Петергофе, на так называемой “Ферме”. – В сущности, это был небольшой павильон в парке, всего одна зала с небольшими пристройками примитивного фасона и незатейливой меблировкой.

Посреди зала находился стол настолько большого размера, что вокруг него могло поместиться до 20–25 человек. Вся мебель чуть ли не Екатерининских времен. На стенах висели старинные же гравюры, с изображениями охот, древних замков и портретами XVII столетия в напудренных париках, жабо, с отложными, широкими, кружевными воротниками…

На эту “Ферму” Государь пришел пешком, совершенно один и без оружия.

В настоящее время, на расстоянии девяти лет с того дня, когда решался вопрос большого исторического значения, а именно: станет ли Государь во главе действующей армии, – имеются уже данные, дающие возможность в этом разобраться. Я не могу винить Государя в том, что он не проявил силы воли и от своего решения, на основании которого я направлял все подготовительные работы к походу, отказался в совещании министров. – Перед престолом Всевышнего дает теперь ответ наш бедный царь. Лягание же поверженного льва – спорт, к которому у меня расположения никогда не было.

Но интересно выяснить, насколько я виноват в том, что настойчиво, энергично не пошел против всех остальных членов совещания и категорически не заявил, что Государь не должен менять своего решения выступить в поход вместе со своими войсками.

Обстановка заседания была такова, что правее Государя сидел председатель Совета Министров Горемыкин, а левее Его Величества – военный министр.

После заявления Государя о том, что, предполагая стать во главе армии, выступающей в поход, он желал бы дать Совету Министров некоторые полномочия для окончательного решения дел в его отсутствии, во избежание всяких проволочек и задержек с бюрократической точки зрения. Его Величество предложил Горемыкину высказать свое мнение.

Старик “премьер министр”, чуть ли не со слезами на глазах, просил Государя не покидать столицу, ввиду политических условий, создавшихся в стране, и той опасности, которая угрожает государству – отсутствие главы его из столицы, в критическое для России время. Речь эта была трогательна и, видимо, произвела на Государя большое впечатление.

К ней горячо присоединился министр земледелия и государственных имуществ Кривошеин, – энергично высказавшийся за то, чтобы Государь оставался в центре всей административно-государственной машины; излагал свои доводы он с таким пафосом, что, видимо, его речь производила на Государя тоже сильное впечатление.

Затем министр юстиции Щегловитов, опытный профессор, в своих спокойных доводах, основанных на исторических данных, сославшись на Петра Великого и обстановку прутского похода того времени, – увлек всех нас своим убежденным докладом о том, почему Государю необходимо оставаться у кормила правления.

После него решительно все остальные члены заседания высказались в том же смысле, и очередь дошла до меня.

Обращаясь в мою сторону, Его Величество сказал: – “Посмотрим, что на это скажет наш военный министр?”

– “Как военный министр, – доложил я на это, – скажу, конечно, что армия счастлива, будет видеть верховного своего вождя в ее рядах, тем более что я давно знаю это непреклонное желание и Его Величества; в этом смысле формируется штаб и составляется положение о полевом управлении. Но я, как член совета, – сейчас остаюсь в одиночестве, и такое единодушное мнение моих товарищей не дает мне нравственного права идти одному против всех”.

– “Значит, и военный министр против меня”, – заключил Государь и на отъезде в армию больше не настаивал»[137].

Всем нам теперь хорошо известно, что в итоге Верховным главнокомандующим был назначен великий князь Николай Николаевич (1856–1929), который имел воинское звание генерала от кавалерии и являлся генерал-адъютантом Свиты императора. Отзывы о нем в светском обществе ходили благоприятные, но достаточно противоречивые. Приведем некоторые из них. Великий князь Николай Николаевич был настоящим гвардейцем и выделялся в то время самым высоким ростом из родственников Императорского дома Романовых (198 см). Женат был с 29 апреля 1907 г. на великой княгине Анастасии Николаевне (1867–1935), черногорской принцессе Стане, урожденной Негош, т. е. на разведенной супруге герцога Георгия (Юрия) Максимилиановича Лейхтенбергского (1852–1912). По отзыву военного министра А.Ф. Редигера (1853–1920) о великом князе:

«Он одарен большим здравым смыслом, чрезвычайно быстро схватывает суть всякого вопроса; любит военное дело и интересуется им, долго служил в строю и отлично знает строевое дело, особенно кавалерийское… изъездил, как генерал-инспектор кавалерии, всю Россию, знал войска и их начальников во всех округах (в кавалерии – до тонкости); обладает громадной памятью. Заниматься чтением совершенно не может, поэтому все дела ему должны докладываться устно. Характер у него взрывчатый… В отношении к людям непостоянен и несомненное расположение к данному лицу иногда без видимой причины обращается в отчуждение или даже в антипатию… В общем, великий князь представлял из себя личность очень крупную: умный, преданный всецело делу, солдат душой, энергичный, он лишь не имел привычки работать сам, поэтому мог попасть под влияние докладчиков, особенно если им удавалось приобрести его личное расположение…»[138]