Тысяча и один день - Александр Громов

Для пущей убедительности я как следует встряхиваю обоих, отчего мои магнитные подошвы с поцелуйным звуком отделяются от металлизированного пола. Вовремя дернув своих пленников кверху, я меняю вектор движения на противоположный и вновь со стуком приклеиваюсь к металлу. Не хватало еще мне, старожилу, взлететь к потолку на потеху зрителям, как какому-нибудь лопоухому новичку.

– Брэк, я сказал! А то лбами стукну.

Один из них уже не дергается, а только страдальчески морщится – видно, ненароком прикусил язык, – зато второй продолжает трепыхаться и изрыгать черные слова. Упорный какой. Этого я встряхиваю еще раз, чтобы зубы лязгнули, и отправляю в толпу зрителей рикошетом от потолка.

– Эй, там! Подержите-ка его.

Ловят и держат. И сейчас на правах старожила, вдобавок пилота, существа высшей касты, я буду вершить суд, скорый и правый.

– Ты. – Я снова, но уже легонько встряхиваю того, что прикусил язык.

Он бессмысленно таращится на меня, не понимая, какого рожна мне от него надо. Физиономия незнакомая, надо полагать, прибыл со вчерашним пополнением.

– Когда к тебе обращается старожил, ты должен назвать себя и указать должность, – терпеливо внушаю я.

Кажется, он понимает, что я не шучу. Среди зрителей становится тихо.

– Федор Шпонька, техник корабельных систем связи…

– Что же ты, Федор Шпонька, в драку полез, а? Наверное, причина была серьезная?

– Он мне весь полет прохода не давал, измывался! Отморозок!

– Перестань визжать, надорвешься, – морщусь я. – Кто начал драку?

– Ну я… Двинул ему в зубы. Жаль, мало!

– Пять нарядов на уборку санузлов базы, по нечетным числам, – выношу я свой приговор. – Сегодня у нас нечетное? Можешь приступать прямо сейчас. Где что лежит, спросишь у дневального.

– За что-о?! – крик души.

Придется объяснить.

– За глупость. Она у нас наказуема, как и везде. Плюс еще пять нарядов за неуместные вопросы. Итого десять. В следующий раз наказание будет строже. Все. Свободен. Давайте сюда второго.

Неумело цокая магнитными подошвами по полу – видно, что еще не привык, – наказанный Шпонька удаляется, растерянно оглядываясь на зрителей и пытаясь понять: не повезло ему сегодня или наоборот?

Конечно, повезло, дурашка.

Я теряю к нему интерес и оборачиваюсь ко второму любителю помахать кулаками. Подталкиваемый в спину доброхотами из зрительской массы, этот приближается – цок-цок – ко мне и рапортует, не дожидаясь подсказки. Ухо, значит, чуткое. Уловил. И, как видно, очень быстро ориентируется в новых ситуациях.

– Илья Лучкин я, техник по системам жизнеобеспечения.

Ох не нравится мне этот Илья Лучкин! Никогда не причислял себя к физиономистам, но эта заплывшая толстым подкожным жирком ряшка и глубоко посаженные глазки внушают мне инстинктивное недоверие. А главное, радостная готовность как склониться перед сильным и по мановению его мизинца вылизать вокруг него пол, так и первым вцепиться в глотку тому, кто хоть на миг окажется слабее. Знаю я таких: они умеют безошибочно выбрать этот миг! В подполье они обычно примыкают к крайним радикалам, не имеющим иной программы, кроме как напасть исподтишка на зазевавшуюся женщину, изнасиловать и убить, и они с удовольствием насилуют и убивают, если есть стопроцентная гарантия делать это безнаказанно. И они же с не меньшим рвением идут на контакт с полицией и спецслужбами, охотно продавая своих товарищей-садюг. Стукачи из них выходят отменные. Клиническими садистами их не назовешь, -они не столь примитивны, но заедать других насмерть для них удовольствие, а расширить круг тех, кого можно жрать живьем, – цель жизни.

Интересно, каждая ли крыса мечтает стать крысиным королем?

Впрочем, я, может быть, и пристрастен… Сейчас посмотрим.

– Причина драки? Твой вариант. Илья Лучкин успокоился удивительно быстро, и голос его на удивление ровен:

– Вариант один и тот же: этот псих на меня напал, я защищался. Да ведь он сам сознался.

– Псих оттого, что напал, или оттого, что сознался? – спрашиваю я.

Смешки. Лучкин делает вид, что не понял вопроса.

– У него были основания начистить тебе рыло? – уточняю я.

– Нет. И у меня не рыло, а лицо!

Вот как. Он еще ерепенится. По-моему, у него все-таки рыло, но если он думает, что лицо, возражать не стану. Как раз лицо он больше всего боится потерять, хорошо понимая, что влип в неприятную историю и лихорадочно ища, как из нее выпутаться, не уронив себя в глазах… Оглядываю столпившихся у стены и в проходе зрителей – так и есть, среди них вкраплено несколько незнакомых физиономий. Вот в их, значит, глазах.

– Вчерашнее пополнение – шаг вперед, – командую я. Нестройное цоканье магнитных подошв.

– Ты, – обращаюсь я к щуплому пареньку, – подтверждаешь его слова?

В ответ – очень поспешный, но немного растерянный кивок.

– Не слышу!

– Да. Подтверждаю… – почему-то шепотом.

– Оснований для драки не было?

– Не было… – еще тише.

– Ясно… ты? – тычу я пальцем в направлении следующего, плотного коротышки. У того заранее заготовлен ответ:

– Не знаю. Может, чего и было – не видел… Я много спал во время перелета…

– Спал два с лишним месяца? Замечательно. Все порядочные эксмены произошли от Первоматери, а ты, значит, от суслика. Так?

Зрители веселятся, а мне не до смеха. Скольких эта гадина уже успела запугать? Неужели всех?

– Брось, Саймон, – морщится высокий белобрысый парень, крайний справа. – Правильно Федька ему врезал. Поделом. Жаль, я поздно пришел, а то бы еще от себя добавил. Шкуры вы. Чего испугались: сортиров, что ли, никогда не мыли? Тьфу!

– Назовись, – резко бросаю я, вперив в высокого хмурый взгляд. Не хочу показать, что внутри у меня все содрогнулось от удовольствия.

– Мустафа Безухов, пилот-стажер. Ускоренные курсы.

– Тим Гаев, пилот. – Я поднимаю руку в приветствии, вызывая удивленный шепот. Что ж, пусть рейтинг Мустафы Безухова немного подрастет. Наверное, многие понимают: дело не только в том, что он мой коллега. Есть смысл избавить смелого парня от шпыняния и придирок не по делу, какими изобилует жизнь новичка на Ананке, иначе кому-то очень скоро придется предстать перед судом старожилов, а кому-то – залечивать в лазарете полученные увечья. Этот не задумается пустить в ход кулаки в ответ на оскорбление.

А кроме того, я рад оттого, что могу указать, из какой книги какого автора случайный перебор некогда выудил его фамилию. Не настолько велика моя литературная эрудиция, чтобы знать, герои каких книг носили фамилии Шпонька и Лучкин, а Безухов – знаю. С именем Мустафа тоже все понятно: не иначе приемник-распределитель направил сданного мамашей младенца в какой-нибудь азиатский питомник.

Остальных новичков я одариваю долгим взглядом – пусть сделают выводы – и поворачиваюсь к подсудимому. Ох, боюсь, он еще не понял, что стоит перед судьей…

– Ты еще здесь? Двадцать нарядов на уборку сортиров. По четным числам. Марш. Эй, найдите кто-нибудь Шпоньку, скажите ему, что по рассмотрении дела половину нарядов я с него снял. Хватит с него и пяти на первый случай…

А вот этого червивая душонка Ильи Лучкина вынести не может. Несправедливо же! Это ему первому дали в морду!

Что он может знать о справедливости? Но как ему ее хочется! Разве то, что его раскусили и берут в оборот, – справедливо? Разве для этого он с малых лет мучил слабейших и пресмыкался перед сильнейшими?

А главное, разве по справедливости его отправили на Ананке, в эту жуткую дыру, что при столкновении с барьером сгорит первой? Он же ценен! Он исключительный! Ему просто не повезло, но начальство и тут обязательно оценит его усердие, и – хотите пари? – уж он-то сумеет съюлить отсюда раньше, чем все тут полыхнет…

– Су-ука-а-а!..

Ума не приложу, где он прятал отвертку с длинным узким жалом – карман бы она продырявила, конечно. В рукаве? Теперь это уже все равно, потому что она зажата в кулаке и летит мне в бок. В правый, где печень.

Я проморгал, и мне не уклониться от удара – я просто не успею, хоть и прозван Молнией…

Стальное жало с треском вспарывает мою рубашку и, кажется, даже успевает коснуться кожи в тот момент, когда я ныряю в Вязкий мир. Вынырнув позади неудачливого убийцы, без всяких затей несильно бью его кулаком в затылок, будто заколачивая гвоздь. Тум!

Надо думать, клиент решил, что рядом что-то взорвалось: хлопок воздуха спереди, хлопок сзади, и сейчас же мир расцвечивается фейерверком. Отвертка вылетает из руки падающего и начинает самостоятельное путешествие по помещению, Лучкин же выполняет более сложную эволюцию: ложится вперед, как клонимый шквалом бамбук, отчего его подошвы отсасываются от пола, плавно взмывает к потолку и начинает медленный обратный дрейф. Гравитация на Ананке ничтожная, но все же гаденыша не придется ловить за штанину – спустится сам, очухавшись по дороге. Шейные позвонки целы, нокаута нет, а мигрень пройдет.