Ниже ада - Андрей Гребенщиков

Торжествующий вой сменился воплем разочарования, когда страшный удар сбил дозорного с ног и повалил на землю. Кто-то зажимал ему глаза, скрывая призывающий свет. «Мне нужно туда!»

— Идиот, успокойся! Хватит, Иван!

Ярость — лютая, беспощадная. «Уничтожить препятствие! Разбить оковы!»

Раздался одиночный выстрел, и наваждение тут же исчезло, а голова взорвалась от неописуемой, сводящей с ума боли. Сознание дозорного померкло и провалилось в бездну.

— Ванька, очнись! Да очнись же ты! Ванька!

Кто-то тормошил его без остановки, зачем-то возвращая в мучительное сознание, сотканное из ужаса и нечеловеческой муки.

— Не надо…

— Ну, слава богу, Иван! Только не отключайся, держись!

Острая злая боль пронизала череп насквозь и впилась в глаза миллионом раскаленных иголок. И вместо крика отчаяния — только тихий стон:

— Помоги…

— Не открывай их… Сейчас сделаю компресс.

Где-то рядом послышалось журчание воды, а через секунду на лицо Мальгина легла мокрая тряпка. Боль немного притупилась.

— Воды у нас в обрез. Компрессов больше не будет… Когда сознание окончательно проясниться, я дам тебе обезболивающее, но пока терпи.

— В кого ты стрелял? — трясущимся от слабости голосом спросил Иван.

— К нам на огонек сирена залетела.

— Какая… Какая сирена?

— Ну, гарпия… Хотя в мифах именно сирены заманивали простачков… Очень странно получилось: всегда считалось, что у людей на их «чары» иммунитет, потому твари обычно довольствуются всякой мелочью. Но ты, видать, особо восприимчивым стал. Плохо это… и очень опасно.

— Она говорила со мной…

— Эти курицы тупее чкаловского «свиномяса», мозг — с горошинку. Просто они эмпаты… ну, ретрансляторы эмоций, мыслей, переживаний. Считай, что ты пообщался сам с собой, с собственным подсознанием. Понравилось?

Дозорный промолчал.

— А на деле сирены — обыкновенные трупоеды. Кстати, про курицу я не шутил, похоже, это их потомки так мутировали: ни острых клыков, ни длинных когтей, ни развитой мускулатуры. В открытом бою такому задохлику делать нечего, вот и приноровились они жертв своих топить, с высоты сбрасывать, в западни заманивать… Между прочим, пока я птичку не пристрелил, ты усиленно рвался сигануть с балкона, навстречу солнышку.

— Спасибо, Кость…

— Когда твои обожженные глаза спасем, тогда и будешь благодарить. А пока выпей таблеток и отдыхай. Двинемся на закате, хватит на сегодня солнечных ванн!

— Село солнце?

— Глаза не открывай, я тебе капли закапал. Жжет?

— Немного.

— Это хорошо.

— А что с солнцем?

— Садится. Скоро выступаем.

— Мне снился Безликий Патруль… Я не знаю, что это такое, но он мне снился.

— Хочешь, расскажу про него?

— Конечно.

— Эмпаты — а это не только курицы, есть существа и посерьезней, и значительно опасней, — не всегда убивают своих жертв. Высшие эмпаты подчиняют хищников, заставляют охранять себя. Судьба такого защитника незавидна — безвольная кукла, живущая до полного истощения организма. Хозяева не заботятся об их отдыхе и пропитании, сохраняя жизнь до тех пор, пока организм жертвы функционирует. Как только отказывают мышцы — бесполезный охранник сжирается…

Еще до Первой войны случилась такая история: отряд из четырех сталкеров попался в сети на редкость могучего гада. Пропавших людей вовремя заметили и поспешили им на выручку, но только пленившему их монстру хватило сил и на подмогу… в общем, «охранников» стало семь. Эмпата пытались выследить и отстрелить, однако этот вид мутантов очень редко показывается на свет, да никто толком и не знает, как он выглядит. Что самое поганое, весь свой «улов» чудовище водило рядом с «Дирижаблем», и как солнце окажется в зените, так отряд выходил на марш — словно дразня и приманивая новых жертв. Кое-кто из родственников срывался, и Патруль множился… Когда от истощения умер первый сталкер, пойманных насчитывалось уже десять человек. За все время отбить удалось всего одного несчастного, который попал в заранее расставленную на пути следования Патруля ловушку. Да только все равно без толку: эмпат выжег ему мозг вместе с личностью, и вместо человека осталось шагающее растение с автоматом. Из соображений гуманности мой отец приказал расстрелять всех «пленных». Именно за это решение к прозвищу «Большевик» он получил приставку «кровавый»… А на Чкаловской теперь висит картина местного художника под названием, как ты понимаешь, «Безликий Патруль». Напоминание об опасностях, таящихся на поверхности.

— А с эмпатом что стало?

— Никто не знает. Но говорят, в полдень иногда можно увидеть без вести пропавших сталкеров, марширующих вдоль «Дирижабля»….

— Ну, теперь открывай глаза, — приказал Живчик через час. — Только осторожненько… вот так. Что-нибудь видишь?

— Очень мутно все, будто в пятнах, — сокрушенно покачал головой Иван.

— Радоваться надо, Иван Александрович. А еще ждать. Похоже, видеть будешь, если за курицами прекратишь гоняться.

Костя подошел к другу и вновь нацепил ему под противогаз плотную повязку.

— Но зачем, ночь ведь на дворе?

Федотов укоризненно вздохнул:

— Ванечка, дорогой, чего ты все спорить пытаешься? Твоей калечной сетчатке достаточно посмотреть на любую вспышку — огня или выстрела, чтобы отправиться в продолжительный или даже пожизненный нокаут. Будут еще вопросы, предложения, возражения?

Усеченная Луна искоса смотрела на двух безумцев, ищущих свою судьбу в гибельном Поясе Щорса. Слепец и поводырь. Изгнанники, бредущие во тьме.

Иван больше не чувствовал страха, не видел его… В пустоте бояться нечего. Есть только движение, в котором цель и смысл, оправдание и стремление. Так легче и проще, потому что иначе — безжалостные тиски памяти и горечь утраты.

Когда-то дед пел ему о Князе Тишины. Странном, но очень милосердном существе, идущем вослед своим слугам. Однако стоило кому-либо «впасть в безмолвие или уставиться на лик Луны», как «добрейший» господин растаптывал несчастного. Раньше песня казалась нелепицей, сегодня же все встало на свои места. За ним, Иваном Александровичем Мальгиным, шел свой, персональный Князь Тишины. И не дай бог, на миг замешкаться, забыться — пощады не будет… Есть только движение, и мосты за спиной сгорают, один за другим… Но почему следующий за ним без устали бормочет бессмысленные «мидзару, кикадзару, ивадзару»?..

По непонятной прихоти Фортуны зверье, завидев людей, разбегалось и пряталось. Никто не покушался на друзей, не вставал на их пути к запретной территории. Значит, не зря говорится: «Легка дорога в ад».

Живчик судорожно перебирал в уме известные данные о Поясе и не находил ничего ценного. «Щорса» всегда описывалась одними прилагательными — ужасающая, смертельная, губительная и так далее. Не было ни подробных рассказов выживших, ни толковых домыслов «сопричастных». Белое пятно на карте, а скорее даже — черная дыра. Нормальный человек сюда не сунется. Нормальный человек развернется и пойдет домой, в любимую палатку и теплую постель. Это ведь только когда возвращаться некуда, можно позволить себе быть отважным и безрассудным. Хотя даже бездомному совсем не хочется умирать…

Впереди показались предупредительные столбы по обочинам дороги. Наспех прибитые таблички гласили: «Опасная зона! Проход запрещен!» Буднично и просто. Весь Екатеринбург можно утыкать подобными надписями, да и само Метро тоже. Человек нынче жертва, всего лишь маленькое звено в чьей-то пищевой цепочке. Нет ему покоя ни на земле, ни на небе, и даже недра отвергают его…

— Почему мы остановились? — забеспокоился Иван.

Живчик ничего не ответил, лишь боязливо поежился. Про себя же сын убежденного атеиста и коммуниста прошептал: «Прошу, не оставь нас в этот час…»

Глава 10

СНОВА В ИГРЕ

Предупредительные надписи остались далеко за спиной — команда из двух безрассудных человек вступила на запретную территорию.

Поначалу все казалось обычным и привычным — насколько обычной и привычной может быть для подземного жителя поверхность. Ночь жила по своим извечным законам — вокруг шла битва за выживание: сильные поедали слабых, хитрые убивали глупых, осторожные питались падалью, а безумные… безумным судьба дарила возможность стать и охотником, и жертвой.

Живчик ощущал себя именно таким безумцем, бросающим вызов всем и каждому. Бескомпромиссным идиотом в логове неизведанного и оттого — страшного врага. Жаль, шансы на выживание обратны шальной храбрости и сумасшествию. Да и нет никакой храбрости, одна лишь безнадега — зато действительно сводящая с ума.

Сохранившаяся табличка на полусгнившем деревянном бараке гласила: «Ул. 8 Марта, 173/1». Живчик в очередной раз искренне подивился странной фантазии предков, именовавших улицы датами в календаре. Да что там улицы, даже центральная площадь города была некогда названа в честь дремучего года, всю значимость которого помнят разве что глубокие старики. 1905… Пропасть «глубиной» почти в сто тридцать лет, целая эпоха, уместившая в себя падение трех империй… Два раза родина встала с колен, но теперь вставать стало некому и нечему, и через пару поколений даже название великой страны навсегда забудется, выветрится из памяти потомков.