Гении и злодейство. Новое мнение о нашей литературе - Алексей Щербаков

В. Маяковский и Л. Брик

С Маяковским Лиля познакомилась в 1915 году. Собственно, в это время поэт ухаживал за ее младшей сестрой Эльзой. Но, увидев старшую, переключился на нее. Лиля Брик вспоминала:

«Это было нападение. Володя не просто влюбился в меня, а напал на меня. И хотя фактически мы с Осипом Максимовичем жили уже в разводе, я сопротивлялась. Меня пугала его напористость, рост, неуемная, необузданная страсть».

Кстати, впоследствии Эльза стала женой знаменитого сюрреалиста и основателя французского варианта социалистического реализма Луи Арагона.

Как бы то ни было, роман Маяковского и Лили завязался. Проходил он весьма заковыристо. Маяковский в быту был чрезвычайно тяжелым человеком. К тому же Лиля придерживалась модных тогда среди богемы принципов свободной любви. А Маяковский... Он вырос в грузинской глубинке. Люди, проведшие детство в местах, где царят такие патриархальные нравы, как в грузинской провинции, даже будучи представителями другой национальности, впитывают их в кровь. А потому Маяковский хоть теоретически и признавал «продвинутость» подобных взглядов на любовь, но в душе такого авангардизма не принимал. Впрочем, кто с кем спал – это, конечно, интересно, но не слишком существенно. Важнее другое. До конца своей жизни Маяковский не мог обойтись без Лили Брик. У поэта тоже были многочисленные романы, но все равно он возвращался к ней. Лиля твердой рукой направляла его по жизни. Такой вот был Маяковский человек – не мог обойтись не только без команды, но и без няньки.

Не мог он обойтись и без Осипа. Не в том смысле, о котором вы подумали. А в том, что Осип в значительной степени был генератором идей – в том числе и ЛЕФа. Он был образован и хитер. Совместно с женой Брик исподволь направлял мощную, но безбашенную «машину» Владимир Маяковский.

Часто спекулируют на связях Бриков с ЧК. Дескать, они были приставлены от органов, дабы следить за Маяковским. Осип и в самом деле работал в ЧК – в юридическом отделе. У супругов были обширные связи с чекистами. Но не только с ними, а с видными командирами Красной армии, дипломатами и так далее. Это была тогдашняя элита – а с кем еще общаться деятелям культуры, которые претендуют на роль лидеров революционного искусства?

Причем эти военные и чекисты были людьми очень своеобразного склада – воспитанные на безумии Гражданской войны. Они были революционерами до мозга костей – в том смысле, что умели только разрушать и бороться с классовыми врагами. «И вся-то наша жизнь есть борьба». Жить по-другому они не хотели и не умели. В этой среде переход к нэпу воспринимался очень болезненно. Потому что за ним виделось возвращение к обычной, «мещанской» жизни. Напомню, что романтической идеей революции, которая так импонировала авангардистам, была коренная перестройка не только социального строя, но и, по сути, всего мироздания. Так, пафос одного из самых знаменитых произведений Маяковского – поэмы «Про это» – как раз ненависть к тому, что «жизнь налаживается», все возвращается на круги своя. А так быть не должно! Не для того революцию делали. Недаром потом все эти пламенные революционеры кончили плохо – когда подули иные ветра. Но это будет позже.

Ассенизатор и водовоз

Лефовская теория выдвигала идеи «социального заказа» и «литературы факта». Которые, как уже говорилось, являлись, по сути, идеологическим обоснованием литературной халтуры на производственные темы. Маяковский этой самой халтурой баловался по самое не могу. Помните, я упоминал о прототипе Ляписа-Трубецкого? Это поэт Владимир Владимирович Маяковский. Свои вирши герой Ильфа и Петрова посвящает «Хине Члек». То есть Лиле Брик. В самом деле Маяковский написал бездну стихов, которые увидели свет в различных профсоюзных журналах.

Учись, товарищ,класснолыжамикатиться,в военнуюв опасностьуменье пригодится...

И таким вот макаром он мог писать практически на любую тему. Характерно, что, кроме академического собрания сочинений 1955 года, все эти многочисленные опусы никогда не переиздавались. Оно и понятно. Читать это невозможно. Между прочим, Маяковский, с пеной у рта отстаивая тезис о том, что именно такая поэзия необходима, в душе прекрасно знал ей цену – потому что никогда не читал эти бесконечные агитки на публичных выступлениях. Насколько они выполняли предназначенную им роль – пропагандировать то или иное начинание власти? А черт его знает. Для агиток слишком уж они авангардные. Любая реклама (а пропаганда и агитация – это тоже вид рекламы) эксплуатирует штампы сознания, а не создает новые формы. Возможно, Маяковский и в самом деле полагал – так и нужно. А может, просто поправлял таким образом свой бюджет. Хотя одно другому не мешает.

Конечно, были и другие стихи. Гораздо более сильные. Которые в любом случае, нравятся они или нет, остались памятником настроений той эпохи. Маяковского читали. И на выступления ходили. Хотя, возможно, ходили, как и в дореволюционные времена, – на скандал. Потому что было известно – если выступает Маяковский, скучно не будет в любом случае.

Так или иначе печатался поэт много и обширно. В том числе в «Известиях» и «Комсомольской правде». Особенно в последней газете, которая тогда была рупором самых крайних революционеров. Книги Маяковского обильно выходили в государственных издательствах. Вроде бы все обстояло хорошо.

Но была одна незадача, которая поэта сильно угнетала. В «Правде», главной советской газете, его публикации можно перечесть по пальцам (между прочим, «жертвы режима» Пастернак и Мандельштам публиковались там куда чаще).

Казалось, что тут такого? Ну не печатают, и ладно. Но это свидетельствовало, что стать для власти «своим в доску» Маяковскому так и не удавалось. Он был известным и преуспевающим литератором. Но – одним из многих. Как и ЛЕФ был только одной из многочисленных литературных группировок.

Тем более что на роль «единственно верного» направления претендовал и РАПП. «Пролетарских писателей» было много – и перли они боевым клином.

Между тем эпоха менялась. Революционный энтузиазм чем дальше, тем больше уходил в прошлое. Наступал период безвременья.

В родной группировке тоже все обстояло не лучшим образом. Она переименовалась из ЛЕФа в РЕФ (революционный фронт искусств), но лучше от этого не становилось. Журнал в конце концов умер от финансовой недостаточности. Потом, правда, возродился – но уже как «тонкий». То есть, по тогдашним понятиям, менее престижный.

Революционный авангард, замешанный на пафосе разрушения, выдыхался. Надо сказать, что в небольшом ЛЕФе-РЕФе существовали тем не менее свои внутренние «фракции». Одну из них, оппозиционную Маяковскому, возглавлял Сергей Третьяков, который довел идею «литературы факта» до полного абсурда. Что до поэзии – ее он отрицал в любом виде. В общем, «третьяковцы» потихоньку Маяковского из команды выперли. Будучи командным человеком, он, оказавшись в пустоте, подался к своим противникам – в РАПП, который к этому моменту набрал колоссальную силу. Эта «мафия», хоть и не являлась официально идеологической организацией партии, набрала такую мощь, что спорить с ней мало кто осмеливался. Обычная для двадцатых годов журнальная полемика перерастала в «игру в одни ворота». Проще говоря – в травлю рапповских противников. Подробнее об этом речь пойдет в главе о Михаиле Булгакове.