Выиграть время - Андрей Серба

Боброк положил руку на плечо Дороша.

— Сигнал, атаман, пора.

Дорош сунул два пальца в рот, оглушительный свист разнесся по лесу. Стоявшие вдоль дороги дружинники уперлись плечами в заранее подпиленные и подрубленные стволы, напряглись, и деревья вначале медленно, затем все быстрее начали падать на дорогу. Но прежде чем они рухнули на головы шарахнувшихся в разные стороны татар, сотни других дружинников и ватажников спустили тетивы луков, и ливень стрел стеганул по ордынской колонне, выкашивая ее целыми рядами.

Поднимая тучи пыли, валившиеся деревья давили и вышибали из седел ордынских всадников, ломали ноги и хребты их лошадям. Обезумевшие от боли и страха животные топтали сброшенных на землю людей, внося еще большую сумятицу в царивший на дороге беспорядок. Среди шума и треска ломавшихся ветвей, тревожного ржания коней, криков раненых и искалеченных людей слышался звонкий посвист летевших с разных направлений русских стрел. Те из татар, кто не был сражен из луков, не погиб под стволами деревьев или копытами лошадей, бросались в сторону от дороги, надеясь в обступившем ее кустарнике найти спасение.

Однако его не было и там. Русские лучники, облюбовав удобные для стрельбы деревья, били оттуда их на выбор, и большинство беглецов гибли от стрел на обочинах дороги. Те из счастливцев, кому удавалось достичь кустарника и пробраться сквозь него к лесу, замирали на месте: на границе придорожного кустарника и леса высилась сплошная стена червленых русских щитов. Перед ней дрожала, искрилась под лучами солнца щетина острых копий, и страшен был удар каждого из них, направленного умелой и сильной рукой.

Опытны и предусмотрительны были боярин Боброк и воевода Богдан, выбравшие место для засады, смелы и отважны русские, встретившие ордынцев, поэтому никто из татар, угодивших под стволы упавших деревьев или под стрелы и копья дружинников, не спасся. Только в середине вражеской колонны, где скакали мурза Тимур и князь Данило, еще кипел бой. Желая спасти князя, русичи не обрушили на эту часть ордынцев ни единого дерева, не выпустили по ней ни одной стрелы. Они лишь отрезали ее рухнувшими деревьями от остальных частей чамбула и бросились на выручку князю.

На Данилу и десяток оставшихся с ним русичей сразу же навалилась полусотня нукеров из личной охраны Тимур-мурзы. И если бы не меткие стрелы отборных русских лучников, сидевших на деревьях вдоль дороги и в течение нескольких мгновений значительно уменьшивших число бросившихся на князя татар, его участь была бы решена в начале боя. Сейчас же, образовав с дружинниками круг, он успешно отбивался от обступивших его ордынцев. Но вот упал из седла первый сраженный насмерть дружинник, за ним второй, выронил из рук копье третий — и круг оказался разорванным. И тотчас Данило завертелся в круговерти безжалостной сабельной схватки, в которой насмерть схватываются не только люди, но и кони. Крупный буланый жеребец князя, прошедший с хозяином сквозь десятки битв и ставший таким же бывалым бойцом, как его седок, дико храпел и, поводя налитыми кровью глазами, вскидывался на дыбы, бил копытами и кусал коней наседавших на князя татар. Данило, выпустив поводья и сжав бока верного скакуна ногами, укрывался за щитом и раздавал направо и налево удары тяжелого длинного меча.

«Держись, княже, держись», — шептал сотник Григорий, прорубаясь к нему на помощь сквозь сверкающее кольцо татарских сабель. Свое копье сотник давно оставил в груди одного из ордынцев, шлем с его головы был сбит, на плече растекалось кровавое пятно, но Григорий ничего этого не замечал. Перед глазами был только князь Данило и единственный уцелевший возле него дружинник, которые с трудом отбивались от десятка нукеров.

— Рубай их, сотник, рубай! — ревел за его спиной Дорош, защищая Григория от ударов сбоку и сзади. В затылок за ним спешили еще несколько ватажников, таких же отчаянных и бесстрашных рубак, как их атаман.

Они были уже недалеко от Данилы, когда упал с коня последний дружинник. Тотчас на плечо князя обрушился удар кривой татарской сабли, и рука его, сжимавшая меч, бессильно обвисла. Отбросив в сторону щит, Данило перехватил оружие в левую руку, и ближайший к нему ордынец, не успевший увернуться, покатился с лошади. Однако силы были слишком неравны, и над головой князя тут же сверкнуло сразу несколько сабель. Выронив меч, он склонился к конской гриве, затем стал быстро заваливаться навзничь. Но прежде чем князь упал на землю, подскакавший к нему вплотную ордынец проткнул его насквозь ударом короткого хвостатого копья.

«Эх, князь, что же ты…» — простонал сотник, поднимая коня на дыбы и швыряя его вперед.

Он успел достать мечом и развалить до пояса ударившего князя копьем ордынца. Но сверкнула перед его глазами сабля, и Григорий с залитым кровью лицом тоже повалился с седла. Один из татар прыгнул с коня на грудь упавшего на землю сотника, занес широкий нож над его горлом. Скакавший за Григорием Дорош со всего маху смял ордынца конем и, видя, что рядом блестят мечи и копья следовавших за ним ватажников, соскочил с коня, склонился над лежавшими в шаге друг от друга князем Данилой и сотником.

—Что скажешь, атаман? — тревожно спросил Боброк, вглядываясь в лицо выпрямившегося казака. Боярин только что подскакал к Дорошу от тела зарубленного Тимур-мурзы и держал в руке ханскую грамоту.

Атаман повернулся к Боброку, швырнул в ножны саблю.

— Сотник ранен, а князь…

Он отвел глаза в сторону, снял шлем, склонил голову. Боярин последовал его примеру.

— Он честно жил и честно умер, как и подобает настоящему русичу и воину, — тихо сказал Боброк, глядя на неподвижное тело князя. — Не нам, смертным, ведать свою судьбу и знать конец уготованного нам пути, однако я хотел бы умереть, как он, — в бою и с победой, сделав для Руси и ее славы все, что только можно. Пусть земля будет ему пухом.

Боброк выпрямился, надел шлем, глянул на Дороша.

— Труби, атаман, сбор. Надобно поскорее собрать раненых и предать земле мертвых. Литовцы где-то рядом…

Из болотистых лесов они выбрались поздно ночью. На широкой, залитой лунным светом поляне Дорош, ехавший рядом с Боброком, воеводой и сотником Кириллом впереди отряда, придержал коня, повернулся к боярину.

— Все хляби и топи позади. За нашей спиной Адомас с панцирниками, так что до самого русского порубежья путь свободен. Настала пора, боярин, прощаться с ранеными.

— Добро, атаман.

Боброк и Дорош остановили коней, за ними то же сделали воевода с сотником. Стоя сбоку от тропы, ведущей на поляну, они пропускали мимо себя вереницу дружинников и ватажников, пока не дождались раненых. Первым был сотник Григорий, лежавший на сделанной наскоро качалке-носилках, сплетенной из гибкой лозы и закрепленной между двумя лошадьми. Следом, с трудом держась в седле, ехал сотник Ярема из ватаги Дороша. Его левая рука, пробитая в предплечье стрелой, висела вдоль туловища плетью, голова, разрубленная за ухом саблей, была обмотана куском холстины, нога, задетая выше колена копьем, не гнулась. Хотя лицо казака было перекошено от боли, глаза его, как всегда, смотрели весело.