Тот, кто хотел увидеть море - Бернар Клавель

— Боже мой, боже мой, — прошептала она.

Она побежала в погреб, принесла кувшин с холодной водой и стакан.

— Напои его, Гастон, — сказала она. — Только не давай сразу много — он вспотел. Я приготовлю вина с сахаром, это подкрепит его.

Юноша сразу опорожнил стакан.

— Налейте, пожалуйста, еще, — попросил он.

— Нет, подождите минутку, сейчас мы дадим вам выпить вина для подкрепления сил.

Отец поставил кувшин на скамью. Паренек схватил его и вылил себе на голову и на плечо.

— Вы с ума сошли, — сказала мать.

Он покачал головой, медленно, с жалкой улыбкой.

— От этого лучше, — шепнул он.

Мать провела ладонью по его мокрому лбу, к которому прилипли пряди очень черных вьющихся волос.

— У него жар.

Она увидела, что на его рубашке, у плеча и пониже, запеклась кровь.

— Надо бы посмотреть рану.

— Нет, нет, — сказал юноша, — она засохла.

Отец рассказал спустившемуся в сад Жюльену, что раненый юноша едет из Домбаля.

— Это далеко? — спросила мать.

Раненый мотнул головой.

— Очень далеко, на севере, — пробормотал он.

— Надо бы отвести его на кухню.

Жюльен помог ему подняться по лестнице, усадил на стул. Отец приготавливал вино с сахаром, а мать подошла к раненому.

— Покажите-ка мне вашу рану, — сказала она.

— Нет, мне будет больно.

— Она у вас не перевязана?

— Я снял бинт, он сползал. Рубаха присохла к ране, так что все равно, как перевязана.

— Будьте благоразумны, в таком состоянии ехать дальше нельзя.

Юноша проглотил вино с сахаром так же быстро, как перед тем воду. Он как будто немного приободрился. Матери показалось, что в его черных глазах затеплилась жизнь. От воды, стекавшей по его грязному худому лицу, оставались полосы. Он посмотрел на Жюльена, сразу нахмурился и спросил:

— Ты здешний?

— Да.

— И остаешься?

— Я собирался уехать.

— Уезжай, — сказал он. — Смывайся… и побыстрей. Смывайся, они с минуты на минуту будут здесь.

На этот раз в его взгляде не было пустоты. Страх придал ему жесткое выражение, черты лица еще обострились.

— Велосипед есть? — спросил он.

— Да.

Выражение глаз опять изменилось, и матери показалось, будто в них теплится надежда.

— Господи, вот бы хорошо вместе, — сказал он.

— Ну что ж, — отозвался Жюльен.

— Но вы ранены, — заметила мать, — вы не можете ехать.

— Нет, даю вам честное слово, я его не задержу, — сказал он. — Если я подохну, пусть бросит меня на дороге. Господи, даже представить себе нельзя, что такое, когда ты совсем один!

В его лице, в его дрожащем голосе была отчаянная мольба. Некоторое время они сидели молча; юноша встал!

— Ждать нечего, — сказал он. — Чем дольше ждешь, тем больше риска, что попадешь к ним в лапы или что тебя подстрелят.

— Нельзя отпускать его одного, — сказал Жюльен.

— Может, вы задержитесь? — спросила мать. — Здесь есть врачи.

— Нет, нет! — крикнул юноша. — Вы бошей не знаете.

— Но скажи, ты их видел? Что они тебе сделали? — спросил отец.

— Я видел самолеты… Пикирующие самолеты. Они обстреливают… на бреющем полете. Мы не знали, куда спрятаться. Двух моих товарищей убило у меня на глазах.

— Тогда тебя и ранило?

— Да, но это пустяки. Ударило камнем при взрыве бомбы. Мне повезло… Надо удирать, удирать, не теряя времени.

— Послушайте, будьте благоразумны, — сказала мать. — Вы уедете вместе, но дайте я сперва перевяжу вам плечо.

— Будет больно.

— Не будет, уверяю вас.

— Пусть перевяжет, — сказал Жюльен. — Она умеет, мама умеет.

Мать принесла пузырек с йодом, марлю, ножницы и широкий бинт. Рубаха присохла к ране, и мать обрезала ее вокруг раны.

— Я дам вам другую, — сказала она.

— У меня в чемодане есть, — сказал юноша. — Ах, этот чертов чемодан, если можно, я оставлю его у вас. Из-за него я раз двадцать чуть не свалился. Сегодня ночью я даже хотел бросить его в кювет. У меня в велосипедных сумках и так всего много.

Жюльен пошел в сад за чемоданом.

— Оставь, не развязывай, — сказала мать. — Я дам ему твою рубашку.

Юноша поморщился, но не крикнул, когда мать отдирала кусок материи, приставший к запекшейся крови.

— Ему надо бы поесть, — сказал Жюльен.

— Зря время потеряем. Надо торопиться. Хорошо бы выехать до жары.

В глазах у юноши все еще застыл ужас, который пугал мать.

— Это так страшно? — спросила она.

— Даже представить себе нельзя, — повторил он. — Нельзя… Невозможно представить…

Мать чувствовала, что он не в силах сказать ничего другого. Она промыла уже немного загноившуюся рану, смазала йодом и кое-как перевязала.

— Плечо не то, что рука или нога, — сказала она. — Перевязать плечо не так-то просто.

Юноша попробовал улыбнуться.

— Не сердитесь на меня, — сказал он. — Я ведь не выбирал места. Но лучше уж плечо, чем нога. Меньше мешает жать на педали.

— Бедный мальчик, — вздохнула она.

— У тебя есть еще место в сумках? — спросил Жюльен.

— Да, а тебе зачем?

— Дала бы ему бутербродов, мама. Он поест дорогой.

— Вот это мысль, — сказал юноша.

Впрочем, пока мать кончала перевязывать рану, он принялся за сливы, которые принес из погреба отец.

— Вкусно, — сказал он. — Освежает.

Он поел еще, потом, повернувшись к отцу, сказал:

— И подумать только, что я не хотел идти с вами. Я вас никогда не забуду.

Его посветлевший было взгляд вдруг померк.

— На свете больше мерзавцев, чем таких, как вы. Вчера я отдал десять су за стакан воды.

— Стыд какой! — возмутился отец.

Мать посмотрела на Жюльена.

— Как ты думаешь, Жюльен, хватит тебе денег? — спросила она.

— Конечно, хватит; ты, мама, не переживай.

Юноша попытался улыбнуться.

— Не расстраивайтесь, мадам, я уже в какой-то мере научился выпутываться из затруднений.

Теперь оба были готовы. Жюльен вынес из подвала велосипед, и все четверо направились к калитке.

На улице Жюльен с товарищем сели на велосипеды. Жюльен обнял отца. Потом подошла мать. Она крепко сжала его в своих объятиях. Ей захотелось впиться зубами ему в щеки, вонзить ногти в его руки, в мускулы, которые перекатывались у нее под пальцами.

— Береги себя, береги себя… сыночек, — сказала она, наконец-то оторвавшись от него.

— Не расстраивайтесь, мадам, — успокаивал ее юноша из Домбаля, — не расстраивайтесь.

Он протянул ей руку. Мать взяла его горячую, как огонь, руку, но потом обняла также и его.

— До свидания, — сказала она. — В добрый час!

— Будь она трижды проклята, эта война! — выругался отец. — Смотрите, будьте осторожны.

Они уехали. Мать проводила их взглядом до конца улицы. Там они на минуту остановились, потом быстро двинулись вперед и скрылись между двумя грузовиками.

— Боже мой, — прошептала она. — В этакой давке!..

Она не докончила. Рыдания подступили к горлу, слезы жгли веки. Она пыталась сдержаться, но все вокруг затуманилось, и, повернув обратно, она уже в саду дала волю слезам.

Часть третья

34

Когда мать вернулась домой, солнце еще не вышло из-за гор, но лучи его уже озаряли небо. В садах серые предрассветные тона растворились в ярких красках.

Мать опустилась на стул. Она уже не плакала; она совсем обессилела. В кухне все было в беспорядке, но она не представляла себе, что может взяться за работу. На одном конце стола стояли чашки, хлеб, масло, повсюду были крошки. На другом конце — таз и все для перевязки раны. И сейчас у нее перед глазами была черная запекшаяся кровь вокруг гноя, от которого ей так и не удалось полностью очистить рану. Тогда она перевязывала, в сущности не вникая в то, что делает. А теперь, только теперь почувствовала, как к горлу подступает тошнота.

Мать просидела, ни за что не принимаясь, до прихода отца. Когда он вошел, она встала и спросила:

— Ну как?

— Идут и идут.

— Вот горе-то!

Она принялась убирать со стола. Отец остался стоять на пороге. Для него это было непривычно. Когда мать взглянула на него, он негромко спросил:

— Что теперь будем делать?

— Почем я знаю!

Она вытирала стол, как вдруг услышала машину, гудевшую гораздо ближе к ним, чем другие. Она прислушалась.

— Что там такое? — спросил отец.

— Верно, какой-то грузовик перед нашим домом разворачивается.

— Ты думаешь? Пойду посмотрю.

Отец вышел. Она кончила вытирать стол, смахнула крошки в чугунок, в котором готовила еду кроликам, и вышла на балкон.

У самого их сада слышались громкие мужские голоса, звон лопат. С балкона ей ничего не было видно, она сошла вниз. Отец стоял около настежь открытой калитки и, сильно жестикулируя, спорил с солдатами.